Филиппа Грегори - Широкий Дол
Но не в виде сплетни, думала я, потрясенная, оцепеневшая от ужаса, продолжая держать в руках этих чудовищных куколок, умело сплетенных из доброй пшеницы Широкого Дола. Мне казалось, что от этих фигурок исходит нестерпимая вонь. Они являли собой нечто большее, чем простое желание посплетничать о грязных тайнах господ. Это было сделано специально. По зрелом размышлении. И заключенный в этом намек был похож на ядовитый дым, легко проникающий повсюду и угрожающий здоровью. А еще он был похож на глухие раскаты неумолимо приближающегося грома. Марджери Томпсон, эта умная старая женщина, внутренним слухом услышав эти грозовые раскаты, создала такое оружие, которое попало точно в цель. Правда сама ей открылась, сама, по собственной доброй воле заявила о себе. А Марджери просто учуяла запах этой правды, ту вонь похоти и инцеста, что так и вилась возле моих юбок. Эту вонь давно уже почувствовала моя мать; ее неосознанно боялась Селия; и вот деревенская старуха выразила открывшуюся ей страшную истину, создав этих куколок из чудесной пшеницы Широкого Дола и показав всем, что в нашем поместье и в нашем мире все идет не так, как надо.
Я разорвала изящно сделанные фигурки на куски и бросила их на землю, под копыта Тобермори.
– Вы все вызываете у меня отвращение! – сказала я, глядя куда-то поверх их голов, в воздух, становившийся все более плотным. – Вы – просто свинячье дерьмо и заслуживаете, чтобы с вами обращались, как со свиньями, потому что даже мысли у вас свинские. Если до сих пор я вас терпела и старалась обращаться с вами по-человечески, то теперь этому пришел конец. Теперь у меня не осталось к вам вообще никаких чувств. И если отныне между нами война, то тем лучше. Я в ближайшее же время огорожу все общинные земли и сотру с лица земли вашу деревню. Я очищу от вас свое поместье. И на моей чистой, хорошей земле будут расти чистые злаки, потому что там больше не будет ни ваших вонючих лачуг, ни ваших ужасных детей, ни ваших грязных мыслей.
Мужчины, понурившись, снова уселись на землю, и лишь женщины остались стоять, вздыхая, как ели, когда первое дыхание бури колышет их колючие ветви. Но никто не плакал, не просил у меня прощения. Этот раскаленный воздух, казалось, иссушил все души, высосал все силы, вздымая над землей маленькие смертоносные предгрозовые смерчи.
– А теперь ступайте отсюда, – сказала я, и голос мой, полный ненависти, прозвучал как-то надтреснуто из-за предельной усталости. К тому же горло у меня совершенно пересохло. – Идите и помните: когда я сегодня приду на праздник урожая, тот мужчина, который не снимет передо мной шапку и не поклонится мне, и та женщина, которая забудет сделать передо мной книксен, в тот же миг лишатся заработка, дома и работы.
Женщины снова завздыхали, как лес, охваченный лесным пожаром, когда огонь, точно любовник, лижет стволы молодой поросли, а вершины больших деревьев трепещут, взывая о помощи.
А я, развернув Тобермори, поехала прочь, оставив их стоять на жнивье. К груде снопов уже с грохотом направлялись первые повозки, и на передней я заметила Джона Брайена.
– Я уезжаю, мне нужно переодеться, – сказала я ему. – Я позже приеду прямо на мельницу.
– Боюсь, во время праздника могут быть неприятности, – осторожно предупредил он меня. Его городское лицо чужака, вечно выглядевшее немного испуганным на этой земле, как-то странно осунулось и в чересчур рано наступивших, предгрозовых сумерках казалось желтовато-зеленым. Я услышала треск, резкий, как от костра, вспыхнувшего в сухом папоротнике, и лицо Брайена внезапно ярко высветила белым мощная молния, вспыхнувшая где-то за линией горизонта в холмах.
– Неприятности всегда могут быть, – устало сказала я. – И всегда можно арестовать парочку молодых парней или повесить какого-нибудь старика. Они могут даже бунт нам устроить, но мы всегда его потушим. Сегодня и до конца молотьбы охранять мое зерно будут люди из Чичестера. Да и мистер Гилби пришлет вместе с возами свою охрану. Так что деревенских злоумышленников я не боюсь. А завтра мы с вами поговорим о том, что всех их следует вышвырнуть из деревни, а саму деревню сжечь. Я больше не желаю видеть этих людей на своей земле. Они мне больше не нужны.
Глаза Брайена, похожие на глаза ласки, так и сверкнули в предвкушении возможности применить силу против тех, кого он презирал.
– Мы с вами еще увидимся на мельнице, – сказала я. – А теперь постарайтесь поскорей убрать пшеницу в амбары. Я думаю, дождь пойдет еще не сразу, но уж когда он начнется, это будет настоящая буря.
Брайен кивнул и щелкнул кнутом, но торопить лошадей пока не требовалось. Я была права насчет дождя. Он действительно решил пока повременить, и я, усталая, ехала домой, с трудом вдыхая раскаленный воздух. У меня было такое ощущение, словно кто-то зажал мне рот горячей влажной губкой, и если бы у меня была возможность вздохнуть, я бы стала во весь голос звать на помощь.
В доме тоже все было залито странным, предгрозовым светом. Гостиная казалась зеленой, как морские глубины, а лицо Селии – белым, как белый коралл. Этакая утонувшая девственница. Ее глаза на смертельно бледном лице были как темно-коричневые дыры, и когда она наливала мне чай, руки у нее сильно дрожали.
– Что с тобой? – спросила я.
– Я и сама никак не пойму, – сказала Селия и даже попыталась рассмеяться, но ее серебристый смех на этот раз прозвучал неприятно резко. Джон, не сводивший глаз с ее напряженного лица, тут же встрепенулся и спросил:
– Ты плохо себя чувствуешь?
– Да нет, – сказала Селия, – я думаю, все дело в этой ужасной погоде, в этом постоянном ощущении надвигающейся грозы, которая все никак не начнется, и это ожидание становится просто мучительным. На меня словно что-то давит, мне то жарко, то холодно и пробирает озноб. Я сегодня ездила в деревню, и там все очень и очень плохо. Некоторые женщины, похоже, меня попросту избегали. Я совершенно уверена: у нас будут большие неприятности из-за вывоза зерна, Беатрис. Угроза прямо-таки висит в воздухе – даже страшно становится. И потом, меня не покидает ощущение, словно вот-вот случится нечто поистине ужасное…
– Пойдет дождь, вот что случится, – сухо бросила я, чтобы прервать этот поток неуместных фантазий. – Настоящий ливень. Мне кажется, на праздник нам лучше поехать в карете, а не в открытом ландо.
Селия кивнула.
– Да, я уже велела приготовить карету, – сказала она. – Ты, конечно, потрясающе умеешь предсказывать погоду, Беатрис, но для того, чтобы почувствовать приближение такой грозы, твое умение, пожалуй, не требуется. У меня, например, уже несколько дней все тело покалывает, как у кошки, когда ее против шерсти гладят. Но грозы я боюсь гораздо меньше, чем тех настроений, которые царят в деревне.
