Ольга Шумяцкая - Ида Верде, которой нет
Рунич быстрым движением поднял телефонную трубку и попросил телефонистку о соединении. Подойдет — значит, карта так и ляжет. Нет — останется в колоде.
В трубке раздался глухой, немного шепчущий, точно замшевый, голос Зиночки:
— Слушаю вас, говорите.
Рунич медлил.
— Телефонистка, ничего не слышно.
— Мадемуазель Ведерникова… — произнес Рунич, замолчал и продолжил с обычной насмешливой интонацией: — Хотите приключение? Поедете со мной в Париж?
Зиночка замерла.
Громче затикали настольные часы, скакнула стрелка настенных, и механизм завыл на весь дом, отмечая семь часов вечера. Голова закружилась.
Непонятно, что делать с холодной телефонной трубкой в руке. Скандалы с маман. Лозинский… Студия… Все разом выкинуть? Желтые глаза Рунича…
— Ну-ну, полноте, милая, успокойтесь. Гляньте на ваш будильник. Уже семь? Время на раздумье вышло. Пришлю открытку… — Он откашлялся. — Всему вашему прекрасному семейству. — Голос пропал.
Шуршанье, лепет телефонистки.
И в комнате, где на столике красного дерева был установлен телефон, снова стало тихо.
Глава десятая
Скандал в актерском ателье
Ночью Зиночка проснулась от духоты. В окна уже вставили вторые рамы. Дома сильно топили, не спасали и открытые форточки. Зиночка сбросила пуховое одеяло, взбила повыше подушки, раскинулась на кровати, но скоро поняла, что уснуть не сможет. Зажгла лампу под розовым шелковым абажуром и взглянула на часы. Полтретьего.
Спустив ноги с кровати, немного посидела, не зная, что делать — попытаться все-таки уснуть, взять книжку, выпить чаю? Наверное, чай с молоком будет лучше.
Она накинула халатик и побрела на кухню. Наткнулась на стул. Тот повалился на пол. Из-за двери родительской спальни раздался скрип кровати. Зиночка замерла.
Из своей каморки высунулась кухарка.
— Что вам, барышня?
— Чаю вскипяти.
Зиночка на цыпочках прокралась в гостиную, включила торшер, накинула на него большую узорчатую шаль, чтобы притушить свет, и забралась с ногами в отцовское вольтеровское кресло. Свернувшись клубочком, она, как в детстве, царапала ногтем гобеленовую обивку, вытаскивая и обрывая золотые и серебряные нити.
Что же делать? Что делать?
Зиночка Ведерникова была раздосадована, раздражена, выведена из себя, даже напугана. Но главное — она совершенно не знала, что делать. Все происходило не так, как она представляла. Все случилось не так, как она хотела. Все было не то, не то, не то! Странно, пугающе, ненормально… Ладно, если бы ее захватывала эта странность, кружила голову новизна происходящего, так нет же. Каждый раз, попадая в студию Лозинского, она чувствовала свою неуместность в этих стенах, среди этого… Если бы Зиночка была девочкой из менее приличной семьи, то сказала бы «среди этого сброда», но она подумала: «среди этих ЛЮДЕЙ».
Чужая. Чужая.
Уже несколько недель она каждое утро приходила на кинофабрику. Удивительно, что в университете до сих пор не доложили матери о ее прогулах. Наверное, решили, что подхватила сильную простуду. Отец, к счастью, в Петербурге, иначе ее обман давно выплыл бы наружу. За эти недели недоумение, которое она почувствовала, впервые появившись в студии, переросло в раздражение. За ним пришло отчаяние.
Первый день занятий.
Накануне она, как и сегодня, не спала. Лежала, уставившись широко открытыми глазами в потолок, и пыталась представить, что ее ждет. К утру уснула тяжелым усталым сном, а пробудившись, обнаружила, что опаздывает.
На кинофабрику бежала бегом, поскальзываясь на неверном ноябрьском льду.
Толкнув дверь, на которой было написано «Студия пластических этюдов», она тут же обо что-то споткнулась, чуть не упала и, посмотрев вниз, увидела, как полтора десятка людей извиваясь ползают по полу. Все были одеты в синие бумажные брюки на помочах и белые фуфайки. Не успела она разобрать, есть ли среди них девушки, как одно существо подползло к ней вплотную и попыталось обвиться вокруг ног, сладострастно высовывая красный язык.
Она вскрикнула и инстинктивно отступила на шаг.
Раздался смех.
Подняв глаза, Зиночка увидела Лозинского.
Он сидел в кресле посреди огромной пустой залы, заложив длинные ноги в высоких сапогах одна на другую и постукивая по подлокотнику жокейским хлыстиком.
— Живей! Живей! — крикнул он.
Люди на полу стали извиваться еще больше.
Лозинский глядел на них с прищуром, и Зиночке показалось, что в его глазах прыгает издевка. Непонятно только, почему они его слушают.
— А вы, мадемуазель Ведерникова, пока присаживайтесь, — обратился Лозинский к Зиночке.
Она присела на краешек стула, расширившимися от ужаса глазами наблюдая за копошением на полу.
— Ну, довольно, — наконец проговорил Лозинский. — Этюд окончен. Начинаем обсуждение.
Люди в синих штанах начали подниматься, отряхиваться, потирать бока.
Зиночка увидела, что юношей и девушек среди них примерно поровну.
Лозинский между тем все нетерпеливей бил хлыстиком по голенищу сапога.
Все поспешно расселись по лавкам, стоявшим вдоль стен.
— Вот вы, — Лозинский ткнул хлыстиком в румяного юношу. Тот поспешно вскочил и вытянулся по стойке «смирно». — Вы извивались совершенно неубедительно. Амплитуда и динамика ваших движений…
«Я сошла с ума!» — думала Зиночка, слушая речь Лозинского о том, что «дождевой червь — суть воплощение низменных инстинктов, изобразить которые на экране…». Дальше она отключилась и с силой ущипнула себя за руку, чтобы убедиться в реальности происходящего.
Студийцы вставали один за другим, и каждому Лозинский находил что сказать про дождевых червей и их психофизические особенности.
— Вот если бы вам поручили роль Урии Хипа, — обращался он к одному студиозусу. — Покажите, как бы вы сыграли, имея в виду наше сегодняшнее упражнение.
И студиозус, угодливо изворачиваясь всем телом, показывал.
— А вам, голубчик, поручили Молчалина, — поднимал Лозинский следующего.
«Не так уж глупо!» — подумала Зиночка, но тут занятие закончилось.
Лозинский встал и обратился, насмешливо глядя с высоты своего здоровенного роста, к ней.
— А вас, мадемуазель Ведерникова, я прошу завтра прибыть в униформе и не опаздывать. Всего хорошего.
И вышел.
Как только за ним закрылась дверь, студийцы сгрудились вокруг Зиночки.
Она улыбнулась холодной отстраненной улыбкой, чтобы отгородиться от любопытных глаз, но поняла, что номер не пройдет.
Народ тут грубый, невоспитанный, не то чтобы совсем из низов, однако интеллигентностью не пахнет. У девиц размалеванные лица, обесцвеченные дешевой пергидролью волосы. У парней заскорузлые руки с дурно подстриженными ногтями. Одна из девиц наклонилась к Зиночке и принялась щупать ткань платья. Запах сладких духов ударил Зиночке в нос. А девица уже вела ладонью по чулкам.
