Барбара Картленд - Охотник за приданым
— Добрый вечер, Прунелла!
После небольшой заминки, вызванной столь неожиданным визитом и новым обликом графа, Прунелла вспомнила о вежливости.
— Добрый вечер... милорд.
— Я вижу, вы одна. Я боялся, что не застану вас дома. Мне казалось, что вы с сестрой отправились в столицу, чтобы развлекаться на балах и светских приемах...
— Нанетт обедает сегодня у своей крестной матери, графини Карнуорт, — поспешно ответила Прунелла.
— А вас не пригласили? — удивился граф.
— Ее светлость была так добра, она принимала меня три дня назад.
— Так что сегодня Золушку оставили дома. Ну что ж, я могу предложить вам провести вечер гораздо приятнее, чем грустить в одиночестве в четырех стенах.
— Вы очень добры, милорд, но я здесь... совершенно... счастлива... Благодарю вас.
— Я думаю, это неправда, — сказал граф, — но раз вы так гостеприимны, я не отказался бы от бокала хереса.
Прунелла немного пришла в себя.
— Прошу прощения, — извинилась она. — Я сама должна была бы предложить вам что-нибудь из напитков, но я очень удивилась, увидев вас.
— Вы считали, что я в Уинслоу-холле? — спросил граф.
— Да, конечно! Я думала, что у вас слишком много дел и вы не сможете оставить поместье.
— Я пришел к выводу, что не смогу справиться со своими делами, когда вас нет рядом, чтобы помогать мне.
Граф заметил, что глаза Прунеллы радостно блеснули, затем она сказала:
— Я сомневаюсь, что это... правда.
— Уверяю вас, это чистая правда. Мне не хватало вас, Прунелла, но я достаточно наблюдателен и могу сказать, что вы также скучали по мне, а вернее, по моему дому.
Прунелла отвернулась и позвонила в колокольчик, затем села в кресло и указала рукой на другое, стоящее рядом:
— Не угодно ли присесть, милорд?
— Благодарю вас.
Граф удобно устроился в кресле, откинувшись на спинку и положив ногу на ногу, и Прунелла заметила, что он чувствует себя совершенно свободно, в то время как она без всяких на то причин отчего-то напряжена и беспокойна. На звонок пришел слуга, и она заказала херес для графа и мадеру для себя.
— Хватит ли у вас решимости забыть об условностях и поужинать со мной? — обратился к ней граф.
— А это не будет... неправильно? — спросила Прунелла.
Граф понял, что девушка действительно не знает ответа на этот вопрос, и сказал:
— Не то чтобы «неправильно», но слегка неблагоразумно. К сожалению, я не знаю никого, кто мог бы присоединиться к нам в этот поздний час, поэтому я предлагаю сначала отправиться в Королевский театр на Друри-лейн, в котором я уже заказал ложу, а затем поужинать в каком-нибудь тихом месте, где мы могли бы спокойно поговорить. Все это показалось Прунелле таким соблазнительным, особенно по сравнению с перспективой провести скучный вечер в отеле, и ей захотелось сразу же ответить, что она только об этом и мечтала. Однако девушка сдержанно сказала:
— Очень любезно с вашей стороны, милорд, что вы подумали обо мне, когда так много старых друзей ожидает встречи с вами после вашего возвращения в Англию после такого долгого... отсутствия.
— Вы осуждаете меня?
— Нет, конечно, нет!
— Я же слышал напряжение в вашем голосе, когда вы говорили о моем долгом отсутствии. Мне уже так надоело извиняться и ссылаться на войну, что, может быть, нужно наконец сказать откровенно, что у меня были более важные дела, чем заниматься приходящим в запустение хозяйством и играть роль, как Паско это называет, «блудного сына».
— Для него, по крайней мере, закололи жирного тельца, — сказала Прунелла, не думая, что говорит.
И она тут же пожалела о сказанном, потому что граф неожиданно рассмеялся.
— Вы совершенно правы, Прунелла, теперь не осталось никого, чтобы заколоть тельца, жирного или какого-нибудь еще, кроме вас самих.
Наступило молчание, затем Прунелла сказала:
— Я не хотела, милорд, говорить так, как будто я постоянно... не одобряю ваши поступки. Мы с вами обещали помогать друг другу, но я не уверена, что вы держите свое обещание.
— Это покажет время, — ответил граф,
но для Прунеллы осталось непонятным, что это должно было означать.
Когда принесли херес, она заметила, что граф сделал всего один небольшой глоток, и решила, что он попросил вина лишь для того, чтобы указать на ее негостеприимное поведение. В то же время ей очень не хотелось ссориться с ним, и вопреки своему убеждению, что она должна отказаться от приглашения графа, Прунелла направилась, чтобы взять накидку к зеленому платью. К счастью, Нанетт решительно настояла, чтобы к каждому вечернему платью приобрести соответствующую накидку или шарф, отороченный перьями или мехом. Вечер был теплым, и длинный шарф Прунеллы из легкого шифона мягко обрисовывал изящные линии ее фигуры. Сама этого не осознавая, девушка напоминала весну в самом ее расцвете. Она бегло взглянула на себя в зеркало — новая прическа была ей к лицу, в глазах горел огонек, на губах играла нежная улыбка — и присоединилась к графу. У отеля графа ожидала модная закрытая карета, запряженная двумя породистыми лошадьми. Кучер и лакей в красивых ливреях были очень предупредительными, и Прунелла невольно подумала о том, на какие средства граф нанял этих новых слуг. Карета, которую они с Нанетт наняли в Лондоне, была скромным одноконным экипажем, и они пользовались только услугами кучера, но, по мнению Прунеллы, это стоило кучу денег. Карета поехала по Пиккадилли, а девушка тем временем вспомнила, что Королевский театр, вторично сгоревший в 1809 году, был отстроен заново три года назад. Она читала об этом в газетах, а отец рассказал ей о Самуэле Уитбреде, пожертвовавшем на восстановление театра четыреста фунтов. Прунелла читала о великолепии нового здания и хотела его увидеть. Кроме того, было очень интересно посмотреть новое газовое освещение, о котором столько писали. Вопрос графа прозвучал для нее неожиданно:
— О чем вы думаете? Одно я могу сказать точно: не о вашем спутнике.
Прунелла покраснела, в очередной раз пораженная проницательностью графа.
— Извините меня, я не хотела быть невежливой. Я думала о Королевском театре, который я так давно мечтала увидеть. Будет ли сегодня играть Эдмонд Кин?
— Да, — ответил граф. — Его называют величайшим актером нашего времени, и я надеюсь, что вам будет интересно увидеть его в роли Отелло.
Граф увидел на лице Прунеллы радостное возбуждение, а когда они устроились в ложе одного из красивейших театров Лондона, она смотрела вокруг с выражением ребенка, впервые стоящего перед нарядно украшенной рождественской елкой. Эдмонд Кин был рожден для того, чтобы гореть, его блеск ослеплял, и сам он сгорал на огне своего гения. Когда он впервые выразил желание сыграть роль Отелло, все предсказывали ему провал. Но драматический талант не имел границ, и его Отелло был признан самым совершенным воплощением венецианского мавра на сцене. В этой роли Кин превзошел самого себя, и лорд Байрон воскликнул:
