Елена Арсеньева - Царица без трона
Словом, выезды такой пышности видели в Москве не часто – жаль, что поводом к сей пышности послужил печальный повод.
Сидя в своей тесной карете, Ксения покосилась на ближнюю боярыню – она тоже была Годунова, но жена кого-то из дальних многочисленных родственников, охотно наводнивших двор и цеплявшихся за хлебные места. Плавная рысь лошадей, дорожная тряска утомили боярыню, бывшую, как Ксения знала, брюхатой на первых месяцах, и она откинулась на спинку сиденья, напряженно смежила веки, то и дело делая громкие глотательные движения и лишь с усилием подавляя рвоту.
Радоваться несчастьям ближних дурно, однако Ксения была рада, что боярыне-надзирательнице не до нее. Улучив минутку, она приподняла краешек парчовой завески на окне и приникла к щелочке одним глазком.
Ох и народищу!.. Давка на выезде из столицы ничуть не меньшая, чем когда встречали королевича Иоганна. И до чего развеселые у всех лица! Им, кажется, все едино: встречать царевнина жениха, провожать его на смертный одр – лишь бы языки почесать да поглазеть на дармовщинку на высоких господ. Ксения опустила завеску, откинулась на спинку сиденья, устало вздохнула.
Перекрестилась. Ей было стыдно мыслей, которые украдкой бродили в ее голове. Жаль королевича, что и говорить, – молодой, приветливый (поговорить царевне, встретиться с ним так и не удалось, но слухи о женихе до нее доходили самые благоприятные), приехал в Россию с надеждой на счастье, а тут его и подстерегла смерть с коварной ухмылкой своего щербатого рта.
Щербатая ухмылка…
Ксения вздрогнула. Как ни старалась она гнать от себя воспоминания о своем опасном приключении, случившемся в день приезда Иоганна, те против воли назойливо всплывали в сознании. Да, легко ли забыть такое! В тот день Бог словно бы помрачил ее разум. Нет, не Бог, а сам враг рода человеческого близко-близехонько подобрался к ее помыслам, овладел ими, искусил неодолимым любопытством, выманил из дворца, наделив такой хитростью, которая была Ксении прежде несвойственна, а потом и сам, сам собою встал поперек ее пути с гнусными, подлыми речами, от которых девушку до сих пор била дрожь отвращения.
Он был омерзителен ей – омерзителен, словно гад ползучий. Пальцы его ползали по ее рукам словно пауки, но были необычайно сильны – Ксения никак не могла вырваться! И такими же паучьими, липкими, тошнотворными были его речи.
Когда он попытался ее удержать, угрожая, что скажет царю, что провел с ней ночь, она, задыхаясь от ненависти, прошипела:
– Косами своими удавлюсь, если ничем другим не останется. А коли к царю сунешься, тебе еще на пороге горло перережут.
– Резали уже, – усмехнулся незнакомец, чуть повернув голову, и Ксения увидела бледный, видимо, давний шрам, пересекавший шею наискосок. – Резали, да не дорезали! Так что этим меня не возьмешь! Разве что совсем голову отрубят, тогда, может быть, и остановлюсь.
– Жаль, все-таки не дорезали тебя, топор тупить придется! – мстительно бросила ему в лицо Ксения, словно выплюнула, но зря старалась: «плевок» не достиг цели. Напротив! Такое впечатление, что чем больше она ярилась, тем большее удовольствие получал этот мерзкий человек.
– А ведь вы не в батюшку удались, – хмыкнул он, притягивая Ксению к себе еще крепче, крепче уж некуда, и она задохнулась, почувствовав его руку на своей спине. – Он холоднокровен, расчетлив, семь раз отмерит, один отрежет… по слухам, даже не пьет вовсе, умудряется быть воздержанным в этой стране пьяниц. А вы и сами, словно фряжское вино, ударяете в голову, моя дорогая племянница!
Да он сумасшедший! Нашелся дядюшка! И снова Ксению поразила его речь. «Умудряется быть воздержанным в этой стране пьяниц…» «В этой стране»! Словно не о России говорит, а о какой-то чужой, чуждой ему державе. Словно и впрямь пришлый, приблудный из иной земли.
Пришлый. Тот, кого смертельно опасается ее отец. И эти намеки на убийство, на их родство…
Тогда Ксения не смогла понять его иносказаний: была слишком взбудоражена и разъярена, чтобы мыслить ясно. А больше ничего промолвить он не успел: толпа, желавшая последовать за королевичем дальше, в Москву, чтобы поглядеть, как он подъедет к отведенному ему дому близ Кремля, вновь заволновалась, начала напирать, и, на счастье Ксении, этим коловращением ее оторвало от опасного незнакомца.
Чуть выдалась возможность, она выбралась из давки, шмыгнула в первый же проулочек и почти не помнила, как воротилась домой, только чудом отыскав дорогу: небось не была приучена пешком по Москве хаживать. У огородов, у заветной калитки металась Дашутка, молочная сестра, верная служанка и ближайшая подружка Ксении, пособница ее приключения. Бедняга уже почти лишилась ума от страха и рвала на себе свои белобрысые волосенки. В самом деле – не войдешь же во дворец, не станешь же спрашивать, воротилась ли царевна! Жених Дашутки тоже с головой простился, когда госпожа наконец-то появилась. Девушкам повезло проникнуть в покои царевны неприметно, но рассказывать Дашутке, что с нею приключилось, Ксения не стала. Посудачили насчет белой кожи, льняных кудрей и румяных щек герцога Иоганна, похихикали над его большим носом – вот и все. Ксения была так напугана, что воспоминания свои об опасной встрече пыталась отогнать от себя как можно дальше. Но они возвращались, а вместе с ними возвращались и другие – давние.
Много лет назад, может, десять, а то и больше (Борис Федорович в то время еще не взошел на престол, а Ксения была совсем девочкой), случилось ей невзначай услышать один разговор…
В тот вечер она заигралась в покоях отца, где очень любила бывать, а у Бориса Федоровича рука не поднималась выгнать любимую дочку. Ксения забилась под стол, крытый тяжелой парчовой скатертью, да и задремала там. А проснулась от голосов.
– Что ж ты раньше меня не известил? – громко, почти в крик спросил отец, и голос его был полон такой муки, что Ксения не тотчас его узнала. – Что ж молчал?!
– Помилуйте, милорд, я прибыл в Москву почти незамедлительно, как только здоровье мое улучшилось. Не мог же я отправиться в путь, будучи прикован к постели почечной коликой. Но лишь только пошел на поправку… Уверяю вас, что скорее можно было прилететь только на крыльях, – обиженно ответил другой голос, странно, чуть искаженно выговаривавший русские слова.
Этот голос Ксения узнала, пусть и не сразу: раньше он частенько звучал в их доме. Так говорил Еремей Горсей, давний приятель отца, представитель Московской английской торговой компании, всегда проходивший к нему запросто. Правда, у Годуновых Горсей не появлялся уже давно, говорили, он жил теперь в Ярославле, чего требовали интересы его компании. И вдруг нагрянул. Зачем? Чтобы огорчить хозяина?
