Виктория Холт - Замок Менфрея
Бедная Дженни! Казалось, она не обращала никакого внимания на эти голоса. Я же могла ей только позавидовать. Тетя Кларисса сидела прямая и чопорная и смотрела на всех, как мне казалось, с отвращением — в своем черном капоре, расшитом бисером, из-под которого виднелись серьги с драгоценными камнями. Она чувствовала себя обманутой, поскольку вскрытие показало, что мой отец, безусловно, умер от удара.
В церкви было очень душно и жарко, хорошо хоть, что Бевил стоял между мною и Дженни, словно собирался нас защищать.
Мы стояли возле могилы под нестерпимо ярким солнцем, и я перебирала в памяти картины, связанные с отцом, тщетно пытаясь отыскать хотя бы одну радостную. Он выказывал хоть какое-то дружелюбие исключительно в присутствии Дженни; и, услышав глухие удары комьев земли о крышку гроба, я ощутила зияющую пустоту в сердце оттого, что никогда больше его не увижу. Я увидела, что Дженни плачет, и взяла ее за руку; она с благодарностью прижалась ко мне.
Вернувшись в дом, мы выпили вина и поели, после чего мистер Гревилл из конторы «Гревилл, Бейкер и Гревилл» приготовился читать завещание.
Сам воздух в библиотеке, где все это происходило, казалось, был напоен напряженным ожиданием. Мистер Гревилл сидел за столом с очками на носу и все делал печально и неторопливо, словно специально терзая встревоженных людей и оттягивая момент оглашения так долго, как только возможно.
Я очень быстро устала от юридических терминов; меня куда больше интересовало то внимание, которое Бевил выказывал молодой вдове, и я не была полностью уверена, что оно оставалось без ответа.
Насколько я поняла, отец оставил распоряжения насчет слуг, которые работали у него в момент его смерти, затем немного получил Уильям Листер, была упомянута также тетя Кларисса. Я не разобралась, как отец распорядился на мой счет, но не сомневалась, что буду обеспечена должным образом, и, судя по всему, значительную часть состояния унаследовала Дженни.
Я взглянула на нее, но, похоже, она вообще ничего не соображала, а только прилежно комкала в ладонях платок, а потом его разглаживала и тихонько плакала.
Бедная маленькая Дженни. Я отказывалась верить, что она — авантюристка.
Относительно моего будущего было предложено и отвергнуто множество вариантов, но в конце концов решили, что, как того желал мой отец, в самое ближайшее время отправить меня учиться во Францию.
Это было, вероятно, лучшее из всего, что могло случиться; и я перестала предаваться мрачным размышлениям о смерти отца и вместо этого стала думать, какие сюрпризы преподнесет мне будущее.
Бевил буквально на днях уезжал в Южную Африку.
Мы отправились с ним покататься по аллеям, а Дженни, к счастью, не умела ездить верхом. Я была этому рада: в доме рядом постоянно оказывались или моя мачеха, или тетя Кларисса, и нам никак не удавалось остаться наедине.
— Вам станет легче, когда вы окажетесь рядом с Гвеннан, — сказал Бевил. — Она страшно обрадуется. Наверное, все это было для вас большим потрясением, Хэрриет. Вы ведь всегда надеялись, что он проявит по отношению к вам отцовские чувства, правда?
— Откуда вы знаете?
— Я очень многое знаю о вас, Хэрриет. — Он рассмеялся. — Ну вот, вы испугались. Боитесь, что я открою ваши тайные темные помыслы?
— У меня нет темных помыслов.
— Надеюсь — в вашем-то возрасте. Хэрриет, возможно, я унаследую округ вашего отца.
— Я рада. Вы ведь этого хотели.
— Нет. Просто так случилось…
— И вы получите то, чего всегда хотели.
— К вашему сведению, для начала меня еще должны избрать.
— Если вас изберут, вам понадобится секретарь.
— И что с того?
— Уильям Листер — очень хороший вариант.
— Вы мне его рекомендуете?
— Всякий, кто устраивал моего отца, безусловно хороший работник.
— Я это запомню.
Бевил улыбнулся, и мы пустили своих лошадей в галоп.
Вскоре я уехала к Гвеннан во Францию.
Глава 3
Жизнь в этой школе была не в пример более приятной, без такой строгой дисциплины, как в Челтнеме. Как подруга Гвеннан, я сразу стала пользоваться некоторым уважением и даже сошлась с несколькими девочками, но ни одна из них, разумеется, не была мне так близка, как Гвеннан. Она действительно обрадовалась моему приезду. Нас поселили в одной комнате, что оказалось очень удобно, поскольку нам весь день приходилось говорить по-французски, и как же приятно было поболтать вечером на родном языке.
Гвеннан с возрастом стала очень женственной — настоящая красавица. Я была высокой, но слишком тощей, да и моя хромота никуда не исчезла. Однако наша директриса меня любила, потому что со мной было легче справиться, чем со всеми веселыми и привлекательными девушками, находившимися у нее под присмотром.
Бевил отправился в Южную Африку и очень скоро был ранен; однако успел до того проявить свою храбрость. Он вернулся домой как раз вовремя, чтобы принять участие в сентябрьских выборах, прошел в Ланселле подавляющим большинством голосов, а поскольку, кроме того, его партия вся пришла к власти, его, судя по всему, ожидало блестящее будущее.
Гвеннан частенько хвастала своим братом, а меня призывала в свидетели его достоинств, впрочем, тут меня уговаривать не требовалось.
Гвеннан была самой яркой личностью в школе, и я еще больше уверовала в особое обаяние Менфреев. Раньше я полагала, что преувеличиваю это обаяние, потому что сама выросла в очень холодном доме. Но теперь я видела Гвеннан среди девушек из таких же семей, как ее, и все равно она смотрелась на их фоне ярким факелом, горящим в темном зале.
Я была пассивной соучастницей ее приключений, всегда готовой прийти на помощь в разных трудных ситуациях. Она завела себе воздыхателей из местных и частенько выскальзывала на улицу тогда, когда вся школа ложилась спать. Эти ночные похождения давали ей почувствовать вкус жизни — так она говорила. А я следила, чтобы балконная дверь была открыта перед блудной дочерью пансиона. Я должна была всматриваться в темноту и давать ей знак, когда можно было без риска вскарабкаться по увитой диким виноградом решетке на балкон. Я делала за нее задания, чтобы у нее хватало времени на другие дела. Я любила Гвеннан, как любила все, связанное с Менфреей, и она отвечала мне тем же: я твердо знала, что в беде смогу на нее положиться.
Она устраивала ночные посиделки в нашей комнате, что, разумеется, теоретически было запрещено, но на практике воспитатели знали о них и смотрели на это сквозь пальцы до тех пор, пока мы не приводили чужих.
Эти вечеринки стали некоей традицией, якобы тайной и оттого еще более привлекательной.
Я очень их любила. Как хорошо было валяться на кровати и слушать Гвеннан, без умолку болтающую о себе самой, о Менфрее, об обручении с Хэрри Леверетом и о жизни в Корнуолле. Однажды она рассказала, как я сбежала и спряталась на острове и жила там до тех пор, пока меня не нашли. После этого внимание всех присутствующих обратилось на меня, и Гвеннан потребовала, чтобы я рассказала историю еще раз. Я сделала это — в своей обычной, суховатой манере, которую девушки назвали циничной, и мне было приятно, что все они слушали меня, пока я с ходу излагала всю свою повесть на французском, ибо по-английски тут мало кто понимал.
