Шарлин Рэддон - Навеки моя
С тех пор он не дотрагивался до нее. В течение нескольких лет она издевалась и насмехалась над ним каждую минуту. Ее жалобам не было конца. Дом, в который он ее привел, был недостаточно шикарен, обстановка – недостаточно богатой, ее место в обществе – в качестве его жены – слишком скромным. Осознавая, что потребности плоти время от времени низводили его до того, что он подумывал войти в ее комнату и закончить то, что начал той ночью, Бартоломью чувствовал стыд.
А теперь, да простят его небеса, его отвратительное распутство, едва не погубило невинную девушку. Бартоломью вряд ли мог быть себе еще более противен, даже если бы на самом деле совершил этот грязный поступок.
И все равно он желал Эри.
Дом Апхемов был погружен в темноту, когда он наконец возвратился, полузамерзший и измученный. Он осторожно приоткрыл тяжелую дверь. На столе, прикрученная для экономии топлива слабо светилась лампа – Эри оставила ее для него, но самой девушки нигде не было видно. Вздохнув с облегчением, он тихонько прикрыл дверь и снял верхнюю одежду, одним глазом посматривая на чердак, опасаясь, что она услышит его и сойдет вниз. Он долго сидел, скорчившись, перед камином, пока пальцы на ногах и руках не перестало покалывать, а его тело не перестала сотрясать дрожь.
Позже, подоткнув под себя теплые стеганые одеяла, лежа на большой пуховой перине, он уставился в темноту, представляя себе, каково это – чувствовать, как ее маленькое тело прижимается к нему, ее головка у него на плече и ее дыхание теплом обдает его обнаженную кожу.
С глухим стоном, увидев, что его тело слишком живо реагирует на воображаемое видение, он перекатился на спину и попытался забыться сном. Но даже там она преследовала его, танцуя в полуночной дымке на расстоянии вытянутой руки, одетая только в прозрачные одежды, которые развевались, как призрачные обрывки тумана над поверхностью моря.
На следующее утро, хотя Бартоломью и чувствовал себя усталым и безразличным, захватив с собой ружье, он все-таки выскользнул из дому до того, как Эри проснулась. Ночью дождь прекратился. К тому времени, когда, воспользовавшись упряжью Джона, Бартоломью оседлал Подснежника и доехал до главной дороги, предрассветное небо начало проясняться. Он ехал медленно, просто чтобы занять себя чем-нибудь и держаться подальше от домика. Один раз он выстрелил в оленя, стоявшего на краю луга. Охота не входила в число его талантов; пуля прошла в добрых шести дюймах над спиной животного. Олень подпрыгнул, почти мгновенно развернулся и исчез в кустах.
Крутая извилистая дорога была именно в том состоянии, в котором он и ожидал ее найти. Насыщенная влагой земля во многих местах сползла, обнажив иззубренную скальную породу. Кое-где наплывы грязи и валуны почти перегораживали дорогу. Он обогнул груду булыжников, радуясь тому, что ему не надо провозить повозку через все эти препятствия, включая то, которое вынудило его бросить все в самом начале. Когда он обогнул последний поворот и увидел ожидающую его повозку, увидел именно там, где ее оставил, его охватило чувство облегчения.
Вовсе не люди волновали его – на Траск-Толл-Роуд никогда не слышали о грабежах. Но валун или оползень могли с легкость сбросить повозку в реку, протекавшую в тридцати пяти футах внизу. Ему повезло – у колес его повозки лежало лишь несколько камней. Верхушка молодого деревца, вывороченного из земли бурей, лежала поперек брезента, прикрывающего ее.
Спешившись и привязав вожжи, он оттащил деревце в сторону и откинул брезент, чтобы оценить ущерб. Удовлетворенный тем, что ничего не пострадало, он вновь прикрепил чехол, а затем прошел за повозку к пропасти, зияющей на том месте, где когда-то был мост. Уровень воды в Саут-Форк был выше, чем когда-либо на его памяти, и вода буквально кипела. Несколько балок старого моста прибило к берегу, но большую часть просто унесло водой.
Он внимательно осмотрел склон горы над дорогой. По почти отвесному откосу будет трудно взобраться пешком и вовсе уж невозможно сделать это верхом на лошади. При попытке обогнуть холм в этих горах можно было потратить несколько дней, кроме того, существовала большая опасность заблудиться. Ему ничего не оставалось, кроме как вернуться к дому Джона и ждать, пока не прекратится дождь и рабочие не восстановят мост.
Без сомнения, Джон будет среди первых, кто пройдет по новому мосту – он, наверняка, беспокоится о своих домашних животных. Бартоломью вскочил в седло и поскакал обратно к дому.
В камине горел огонь, а на припечке стоял горячий кофе, но Эри не было. Чувство одиночества показалось ему пронзительным, как никогда. Он оставил в доме тушку кролика, которого он подстрелил на обратном пути, схватил холодное печенье с тарелки на столе и снова вышел наружу.
– Эри! Эри, где вы?
Казалось, тишина издевается над ним. Холодок пробежал у него по спине. Неужели с ней что-то случилось?
Его длинные, быстрые шаги поглощали расстояние, он осмотрел сначала уборную, а потом курятник. Он уже собирался распахнуть настежь дверь сарая, когда услышал нежный, чуточку хрипловатый женский смех. Смеялась Эри.
На мгновение Бартоломью замер, загипнотизированный звуком и неожиданным уколом ревности. С кем, черт возьми, она там смеялась? Пульс его бился неровно, кровь уже знакомо закипала, как всякий раз, когда она оказывалась поблизости; он распахнул дверь и шагнул внутрь.
– Ну, разве тебе не нравится здесь? – Эри тихо напевала где-то в глубине неосвещенного сарая.
Бартоломью подождал, пока глаза привыкнут к темноте, и увидел ее.
С волосами, уложенными в свободный большой узел так, что они вились вокруг ее лица, Эри лежала навзничь на сене. Ее ноги были задраны под юбкой в не совсем приличной позе, которая позволяла видеть изящно очерченные лодыжки под сапогами маленького Джона. Высоко над головой с вытянутых рук свисал котенок, он жалобно мяукал. Захваченный открывшимся зрелищем, Бартоломью смотрел, как она опустила котенка ниже и прижала его шелковистую головку к подбородку. Ему казалось, что он слышит, как мурлычет котенок, что это он ощущает шелковистую кожу Эри на своем лице.
Желание броситься на сено рядом с ней, завалить ее котятами так, чтобы она была слишком занята возней с ними, чтобы сопротивляться его ласке, подхватило и перенесло его на три шага вперед, потом он стиснул кулаки, сжал зубы и пошел своей обычной походкой. Но с каждым шагом, приближавшим его к ней, его решительность сдерживать свою безудержную тягу к ней и намерение положить конец растущей интимности между ними ослабевала. Сухая веточка хрустнула у него под ногой. Эри оглянулась и увидела его.
– Бартоломью? – она села, прижимая котенка к груди. – Где вы были весь день? Я начала беспокоиться, когда вы не вернулись домой к обеду.
