Марина Дяченко - Роксолана Великолепная. Жизнь в гареме (сборник)
Евнухи утопили рабыню, так и не дав ей всплыть. И уже мертвую куда-то потащили. Махидевран снова разлеглась на подушках. Рабыни молчали, как будто бы ничего не случилось.
Настя сжала руки до хруста.
Муэдзины кончали петь пятый азан на башнях минаретов. На сады гарема ложилась прекрасная тишина ночи. Служанки, с ними и Настя, заканчивали одевать Махидевран в мягкие ночные одежды, как вошел черный Хассан. Поклонился госпоже:
— О, та, которую зовут «Хозяйка века»! Падишах сейчас тебя посетит.
Махидевран мгновенно повеселела. Ее трудно было узнать. Или это та самая женщина. Ее большие черные глаза заблестели и оживились.
— Давайте мне лучшие одежды и украшения! — приказала рабыням. — Обрызгайте амброй и мускусом, ему это нравится… А потом стойте у дверей своих комнат и не смейте смотреть в его глаза, когда он будет идти ко мне. И смотрите мне! — потом хрипло засмеялась, засмеялась, изгибаясь всем телом: — Я подарю ему такую ночь, после которой он забудет этот кусок мяса под названием Дюльсар!
В бесконечных коридорах, устланных коврами, еле слышны шаги султана. Один переход, второй… Мертвая тишина — никто не имел права показаться или даже дышать, когда шел Халиф.
Настя скромно встала у дверей своей комнаты, положив руку на железные решетки открытого окна, в которое заглядывали цветы белого жасмина, пронизанные таинственным сиянием луны. Глаза опустила вниз, изо всех сил сдерживая почти детское любопытство и какое-то волнение и напряжение. И вся превратилась в слух.
Слышала его шаги, его дыхание, его спокойствие.
Смотреть не хотела на молодого султана. Только раз, один раз — и узнала этого человека в окне…
Султан, заметив этот загадочный взгляд, остановился. Перед Настей стоял в блеске лунного света, во всей красоте и молодости своей Сулейман Великий — Повелитель Константинополя и Иерусалима, Смирны и Дамаска и семисот городов Востока и Запада, Десятый и самый могущественный Падишах Османов, царь пяти морей и трех частей мира.
Ноги под ней задрожали. Но сознание было почти ясное. Он был прекрасно одет, — стройный и высокий. У него были черные как терн, блестящие, немного покрасневшие глаза, высокий лоб, матово — бледное кроткое лицо, тонкий, орлиный нос, узкие губы и рьяность в их уголках. Спокойствие и ум излучали его проницательные глаза.
Опустила глаза и сняла ручку с железной решетки. Ощутила, как окинул ее взглядом сверху вниз, как жаром осыпал. Смутилась так, что кровь подступила к ее личику. Стесняясь своей невольничьей одежды, поежилась. А еще и испугалась, что скажет ее госпожа на то, что султан так долго задержался здесь…
Непроизвольно подняла ресницы и умоляющим взглядом показала Султану двери Махидевран, словно прося, чтобы скорее шел туда. И снова опустила свои синие глаза.
Или султана задержало белое цветение жасмина, или таинственный месяц на небе, или белое как жасмин личико Насти, или ее страх — достаточно, чтобы султан не уходил; стоял, вглядываясь в нее, как в образ.
— Я тебя никогда не видел? — спросил он спустя минуту.
— Нет… — ответила едва слышно, не поднимая глаз.
— Как давно ты здесь?
В этот момент открылась дверь соседней комнаты и выглянула разгневанная Махидевран:
— Евнухи! Возьмите эту непослушную рабыню и накажите ее!
Тут же возник Хассан и два черных евнуха, которые утопили днем девушку. Мгновение — и Насти не станет…
Сулейман перевел взгляд с одной женщины на другую.
Поднял руку… Застыли евнухи. А султан обронил прозрачный, легкий платок, развернулся и ушел.
Кизляр-ага был уже рядом с Настей:
— Следуй за мной! — приказал строго.
Настя зажмурилась, испуганно закрыла лицо руками, приготовившись к смерти. И вдруг услышала от него мягче:
— Пойдем! Тебя ждет султан!
Здесь Настя растерялась.
Посмотрела на Махидевран, застывшую в лучших своих одеждах, как громом пораженная.
Настя пошла, а Махидевран разорвала на груди свою одежду. Обнажилась большая, крепкая грудь, но Настя и не оглянулась.
Не помнила, как и куда шла и как оказалась в небольшом краеугольном будуаре гарема, где в зарешеченные окна заглядывал синяя, душистая сирень.
Султан полулежал на широченном высоком ложе, на трех матрасах, на простынях из тонкого полотна, с множеством подушек, все в зеленых красках — красках Османов. На нем не было тюрбана.
Сердце Насти билось так сильно, что она оперлась об окно. Молодой Сулейман встал, подошел к ней и взяв ее за руку, повторил свой вопрос:
— Как давно ты здесь?
— Три недели, — ответила она взволнованно.
Заметив это, повелитель и спросил:
— Ты почему такая испуганная?
— Я не испугана, — отвечала тихо, — теперь не знаю, как покажусь на глаза своей госпоже, которой я невольно отменила твой приход.
Настя забыла от испуга добавить какой-нибудь титул, принадлежащий Халифу. Он очевидно принял этот промах на счет незнания языка и обычаев. И улыбнулся:
— Ты вовсе не должна показываться ей на глаза.
— Разве не так же плохо мне теперь будет у любой из твоих жен? — вздохнула.
Султан теперь уже весело засмеялся:
— Ты, как вижу, не знаешь, что ту женщину или девушку, к которой султан хотя бы раз прикоснется, отделяют и дают ей личных невольниц и евнухов.
Поняла. Вспыхнула от стыда… Ответила:
— Мусульманам Коран запрещает насиловать невольниц против их воли.
Молодой Сулейман посерьезнел. Отпустил ее руку и с удивлением спросил с ударением на каждом слове:
— Ты знаешь Коран?
— Знаю, — ответила уже немного смелее. — И знаю, что ты могущественный хранитель и исполнитель заповедей Пророка.
— Кто учил тебя Корану?
— Набожный учитель Абдуллах, в Каффе, в школе невольниц.
— Он хорошо учил тебя… — не без гнева сказал обиженный султан, которому еще никто не смел отказать. Но любопытство победило гнев, и он спросил уже спокойнее: — Ты веришь в Пророка?
— Я христианка, — ответила уклончиво.
Улыбнулся, думая, что уже имеет преимущество над ней:
— И как же ты можешь полагаться на книгу Пророка, если не веришь в него?
— Но ты же веришь! — ответила она естественно и весело, и этим совсем обезоружила его. — И ты здесь решаешь, не я.
— А ты умная! — удивился Сулейман. — А по своей воле осталась бы здесь, если бы я решил взять тебя в свой гарем на правах одалиски?
— Ты не сделаешь этого, — ответила.
— Почему?
— Во-первых потому, что я христианка.
— А во-вторых?
— Во-вторых потому, что я только как служанка послушная…
