Яна Долевская - Горицвет
— Где ж они?
— Кажись, поехали в лазарет, да не в тот, не здешний, а нашего батальона. Их благородие сами вызвались проводить их.
Сом уже стоял на ногах, разминая затекшую шею.
— Зачем же в лазарет? Что с ними такое стряслось?
— Да вроде не с ним, а с приятелем ихним. Он ведь в телеге старика какого-то привез. Вот тот сказывают, шибко хвор.
— Старика? — Сом удивленно заморгал и сразу потупился.
— Ну пойдем, поглядим.
Палатка батальонного лазарета была ладной. Вокруг нее по всем правилам тянулся маленький ров для стекающей дождевой воды. Окрестная площадка образцовой чистотой напоминала армейский плац. Если бы не старая телега, да мохнатая, прядающая ушами лошадка, привязанная к новенькому частоколу шагах в тридцати от входа, обитаемость этого места показалась бы вообще сомнительной.
Обойдя телегу, Сом увидел брошенный на солому до крайности знакомый щегольской пиджак с обожженными полами. От вида этого пиджака ему сразу же полегчало.
— И правда, их милость, — проронил он, радостно взглянув на Осьмухина.
— А это еще что? — спросил фельдфебель, осматривая плетеную из лозы корзинку.
Никакай другой поклажи в телеге не было. Верх корзинки был обмотан тонким полотняным платком явно господского происхождения. Снизу она утопала в соломе, а изнутри нее доносилось истошно-жалобное мяуканье.
— Никак кошка, — почти утвердительно заметил Осьмухин.
Сом приподнял угол платка, прикрывавшего корзинку. В свободный проем немедленно высунулась возмущенно орущая мордочка.
— Поди ж ты… — почтительно протянул Сом. — Энту животину накормить надоть. Видать, их милость не спроста с ей в дороге возились.
— Ну так держи ее, не то сбежит, — осклабился фельдфебель.
Неуклюжими пальцами Сом стал разматывать платок, проем над корзинкой сделался шире, кошачьи вопли затихли. Но едва тяжелая длань Сома развязала последний путанный узел, как большой пестрый кот выскочил наружу, перепрыгнул через край телеги, и был таков. Приятели даже глазом не успели моргнуть.
— Ах чтоб тебя. — С досады Сом прихлопнул себя пятерней по лбу. — Его милость тепереча осерчают. Это уж беспременно.
— Из-за этакой-то мелкой скотины? — не поверил фельдфебель. — Да им переводу нет. В любой деревне не хуже себе раздобудут, уж коли на то нужда.
— Такую же? Нечто ты приметил, какая она из себя, какой к примеру масти?
— Тык вроде того… серая с рыжиной. И белая чуток. И хвост этак, того… видный.
— Вот то-то что видный. — Сом схватился за голову. — Пропал я, пропал как есть. Энта тварь может быть полтину стоит.
— Да что ты, куманек, — Осьмухин аж присвистнул. — Кошка-то?
— А то и всю сотню.
— Не в жизнь не поверю.
— Вот сразу видно, что вы Митрофан Трифоныч при господах не состояли и понятий о благородной жизни не имеете. Да ежели хотите, кровный какой-нибудь заморыш аглицкой, али еще какой породы, может станет не дешевле авто или к примеру ездовой лошади.
— Ишь ты, — подивился Осьмухин, — тык может она того, далеко то бежать забоится, заморская-то? Небось квелая, сразу жрать захочет.
— Как не так. Может она и не кошка, вовсе, али такая кошка, что из нее потом целая тигра вырастет.
— Тьфу ты, дурья башка, — фыркнул фельдфебель.
— А что? Их милость оченно даже могли завести себе тигру, а за тигру мне с ними вовек не расплатиться.
— Ежели тигра, то уж тут ничего не попишешь, — Осьмухин развел руками — тогда, братец, она как есть или сама тяпнет кого-нибудь или сдохнет с голодухи, а чуток погодя от морозов.
— Ох, пропал я…
Сом подавленно огляделся по сторонам. Все нутро у него и без того тяжко ныло, «утешения» приятеля только подливали масла в огонь. Вот он совсем еще недавно рвался изо всех сил, летел, спешил увидаться с их милостью а теперь не знал, как и на глаза-то им показаться. И все из-за чего? — Из-за малой оплошки, глупого недарозумения. Ан, как ни выворачивайся, все равно придется искать эту убегшую животину, кем бы она ни была, заморской тигрой или русопятой дворняжкой.
Сом покрепче нахлобучил на голову картуз.
— Пойду я что-ли, — сказал он, точно навсегда прощаясь с Осьмухиным, — ежели что я ее салом приманю…
— Кошки, други мои, — это во всех смыслах прелюбопытные существа, — послышалось со стороны лазарета.
Сом и Осьмухин дружно повернули головы. Брезентовая занавесь над входом отвернулась, и из палатки один за другим вышли молодой жандармский офицер, на ходу раскрывающий портсигар, другой офицер-армеец в расстегнутом сюртуке, видом посолиднее и постарше, и позади всех — Грег, их милость собственной персоной с давеча сбежавшим пестрым котом на руках. Лицо их милости было почти что прежнее. Только на правой скуле багровела свежая царапина, да глаза казались темнее и больше. Сом так и замер на месте.
«Вот тебе и тигра», — услышал он насмещливый шепот Осьмухина. Теперь оба приятеля ясно видели, что кошка, сбежавшая из корзины, самая обыкновенная.
— Понаблюдайте за ними, — продолжал солидный офицер в сюртуке, — и вы увидите, как они часто без видимой причины пристально наблюдают за чем-то таким, что человек, по-моему, просто не в состоянии увидеть. Право слово, в этом есть что-то такое… черовщина какая-то.
— Да я знаете-ли как-то… — пожал плечами молодой, затягиваясь папироской, — не большой охотник до них.
— А вы читали Брэма? — не унимался солидный.
— Признаться, нет.
— По-моему блестящие описания Брэма затемняет один сущестенный изъян, — вмешался в их беседу Грег. — Брэм приписывает животным человеческие эмоции. Само собой, это существыенно облегчает восприятие зоологии недалеким читателем, но заметно уводит от истины. У животных нет ни наших чувств, ни нашей морали.
— Зато вполне возможно у них имеется своя собственная, — возразил армеец.
— Ну это вы, доктор, хватили, — засмеялся жандармский офицер.
— А чем вы, скажем, объясните, что вот этот самый заурядный зверек, — армеец кивнул на руки Грега, в которых по-прежнему лежал, свесив хвост, пестрый кот, — при первой возможности без всякой подсказки нашел Поликарпа Матвеича, пробрался лазарет и залез на грудь к своему хозяину?
— Звериным чутьем, — ответил Грег, — и ничем другим.
— Готов с вами поспорить.
— В другое время, пожалуй, — остановил его Грег, — а сейчас позвольте еще раз поблагодарить вас, любезный доктор.
— Полноте, дорогой мой, что вы, к чему это? Ваш старый друг обязан жизнью исключительно вам. Моя роль была до чрезвычайности скромна. В сущности, я до сих пор не понимаю, Грег как вы на такое сподобились, ведь это уму не постижимо?
