Странный Брэворош - Сергей Николаевич Полторак
всенародной любовью. Абы о ком анекдоты не сочиняются.
Кульминацией пребывания в лагере стал настоящий поход с ночёвкой до посёлка Рощино, на целых двенадцать километров. Возглавлял поход физрук Павел Николаевич, бывший военный лётчик. Человеком он был суровым, жёстким. Как занесло его в этот лагерь, похоже, он и сам не понимал. Во время продвижения отряда
по лесам и перелескам Карельского перешейка, напоминавшего парад хромых уток, он негромко ворчал:
–
Нужны мне были эти пионеры, как Папе Римскому значок
ГТО!
Когда разбили лагерь, развели костёр, поужинали и попели пе- сен про картошку-тошку-тошку, народ потянулся в палатки спать. Глеб спать совсем не хотел. Он вызвался поддерживать костёр, на что Павел Николаевич на всякий случай отреагировал удивлённым взмахом косматых бровей. Но, подумав, сказал:
–
Валяй,
поддерживай.
Только
не
усни
и
не
свались
в
костёр,
а
то
–
покушаем
мы
из
тебя
шашлычка.
Подумав, физрук добавил:
–
Посижу
с
тобой
полчасика,
приёмник
послушаю.
Люблю,
знаешь
ли,
новости
слушать.
Он сел на бревно рядом с Глебом, настроил свою «Спидолу» на волну «Маяка» и застыл в блаженном предвкушении. Но неожи- данно в новостях передали, что в Чехословакии начались волне- ния среди части населения. Диктор объяснил, что там участились массовые беспорядки, и советские войска вместе с союзниками по Варшавскому договору пересекли государственную границу, чтобы воспрепятствовать попытке государственного переворота в братской стране.
Физрук насупился, и стал вслушиваться в каждое слово дик- тора. Когда сообщение закончилось, он вдруг выключил приёмник и отставил его в сторону. Обращаясь к Глебу, он почему-то сказал:
–
Вот
так-то,
друг
ситный!
Такие
дела,
стало
быть!
Глеб из его слов ничего не понял, и вопросительно посмотрел на Павла Николаевича. Лицо физрука вдруг стало задумчивым. Он зачем-то стал озираться по сторонам, словно кого-то искал, а потом ещё раз взглянул на Глеба.
–
Ты,
парень,
знаешь,
что
такое
война?
Глеб почему-то вспомнил далёкую Мартоношу, «куриную» ка- ску в родном дворе, папкину медаль «За боевые заслуги» и кивнул утвердительно.
–
Знаешь,
–
горько
усмехнулся
физрук.
–
Конечно,
знаешь.
Вам
же в школе про это все уши прожужжали. Геройство там всякое и
так далее. А война, парень, это… даже не знаю, как тебе и объяснить.
Война
–
это…
В
общем,
ничего не
бывает
хуже
войны,
ни-че-го.
Он еще раз зачем-то поозирался по сторонам, и достал из кар- мана пачку «Беломора».
–
Только не говори никому, что я курю. Непедагогично посту-
паю,
так
сказать.
Глеб понимающе закивал.
–
Война, брат, это не просто смерть, много смерти. Это – хуже
смерти.
–
Что
же
может
быть
хуже
смерти?
–
удивился
Глеб.
–
Её
ожидание,
понимание
её
прихода,
бессилие
оттого,
что
не
можешь этой самой смерти противостоять. Липкая такая штука,
это
ожидание.
–
А
вы…
ожидали?
–
тихо
спросил
Глеб.
–
Было дело под Полтавой, – физрук проворно выхватил из
костра головешку, прикурил от неё папиросу и бросил головешку
опять
в
огонь.
–
Под
Полтавой?
–
заинтересовался
Глеб.
–
Нет, это я так, образно. Типа, стихи, – пояснил физрук. – Это
было где-то в этих местах, на Карельском перешейке. Отсюда, мо-
жет, километрах в двадцати, не больше. Я тогда в авиации служил,
лётчиком-истребителем был. Двадцать восемь лет прошло, а вижу
всё, словно только-только произошло. Было это, 12 марта соро-
кового
года.
Вылетел
я
на
боевое
задание
в
составе
своего
звена,
а когда мы уже возвращались на базу, нас обстреляли финские
крупнокалиберные
пулемёты,
приспособленные
для
стрельбы
по
самолётам. Мои товарищи проскочили удачно, а меня зацепило.
Самолёт загорелся, меня очередью прошило от левой ноги до са-
мого плеча. Я успел выпрыгнуть с парашютом и прямо в воздухе
от боли потерял сознание. Очнулся в канаве: голова, руки – на
шоссейной дороге какой-то, а тело, парашют – в канаве валяются.
Боль
–
адская,
шевельнуться
не
могу.
Лежу
и,
веришь
ли,
плачу,
как
ребёнок. От боли плачу, от страха, от неопределённости какой-то.
Вдруг слышу: шум за поворотом шоссе. Понял: это строй военных
приближается, топают, как слоны. У меня – и страх, и надежда:
наши, не наши – кто ж его знает? Повернул голову из последних
сил
и
обомлел
от
ужаса:
строй
финских
солдат
шёл
прямо
на
меня.
Не знаю, от страха, от боли, или ещё от чего, но застыл я, как па-
мятник самому себе. Хотел глаза закрыть, но почему-то не полу-
чилось.
Смотрю
на
свою
приближающуюся
смерть
и
думаю:
«Кто
же из них меня прикончит?». А солдаты подошли совсем близко и равнодушно так смотрят на меня, словно я не военный лётчик противника, а так, пописать вышел. Идут, смотрят на меня, глаз не сводят, я на них смотрю, не отрываясь. Представляешь, так и прошли мимо. Не пристрелили.
–
Может,
не заметили?
– робко
предположил Глеб.
–
Говорю тебе: в глаза смотрели! Так, без всякого интереса. Как
на не
свой
трамвай
на
остановке.
–
А
потом?
Что
же
потом
было?
–
спросил
Глеб.
–
Потом
был
суп
с
котом
и
котлеты
по-киевски,
–
махнул
рукой
физрук. – Потом я сознание потерял и очнулся только в медсан-
бате, у наших. Оказывается, когда я взлетал – шла война. А когда
меня сбили, она, чтоб её, уже закончилась. То финское подразделе-
ние,
видать,
с
фронта
возвращалось,
к
мирной
жизни,
так
сказать.
О том, что война закончилась, финские ребята уже знали, только
мне
позабыли
сообщить.
–
А
как
же
вас
наши потом
нашли?
–
заинтересовался Глеб.
–
Нашли как-то, – неопределённо пожал плечами Павел Ни-
колаевич. – Может случайно, а, может, ребята из нашего звена со-
общили, куда примерно упал.
Теперь уж не выяснишь.
Физрук пристально посмотрел на потухшую папиросу, зачем-то плюнул на неё и бросил в костёр. – Так что, парень, ну её к лешему, эту войну. Вон, в Чехословакии, слышал, что затевается? Не дай бог опять начнётся. Не совались бы мы туда! Но я тебе такого не говорил, так, мысли вслух.
Глеб промолчал. Он смотрел на затухавшие огоньки костра и чувствовал, что на плечи, на душу навалилась тяжесть.
Павел Николаевич подбросил в огнь дров и, уходя спать в па- латку, сказал:
–
Пару часиков продержись, а потом кашеваров поднимай, пусть
завтрак
начинают
готовить.
Позавтракаем
–
и
в
обратный
путь.
А сам поспи, как их поднимешь. Организм детский нуждается в
отдыхе.
Не
на
войне,
слава
богу…
