Светоч - Лариса Шубникова
Владка послушалась, пошла по темным сеням искать очаг. Нашла и его, и подлетка Исаака. Тот сидел в уголку смирно, будто ее дожидался, а увидев, просиял: зубы белые, очи чёрные, кудри тугие.
– Здрав будь, – Влада в ответ улыбку скупую кинула. – Ты разумеешь меня, нет ли?
Тот кивнул и поднялся, а вслед за тем подхватил бадью на веревочке и пошел вон, будто знал, чего надобно. Однако Владка остановила:
– Исаак, ты водицы принесешь, а потом уж будь добр, снеси весточку на подворье Нежаты Скора. Сыщешь? – В ответ парнишка кивнул да и ушел.
А Владка, чтобы унять тревогу и скоротать время принялась мусор собирать, стряхивать на давно неметеный пол пылищу со стола и лавок. Потом уж догадалась открыть ставенки на оконцах и впустить в дом дурман черемуховый да свежий новоградский ветерок.
Уже в сумерках после хлопот домашних и наскоро топленой баньки, Белянка метала на стол, приговаривала:
– Сам себя не удоволишь, никто не сподобится. Владка, шумни толстопузому, пусть вечерять идет. Глянь, щи-то какие! А печево ныне беленькое. Закром у волхва богатый, мучица-то вся рыхлая. Не инако заговор на ней. Иди, кликни, а то осерчает, – рыжуха радовалась обильной снеди, и тому, что все ей удалось: хлеба не спалила, щей протомила так, как надобно.
Влада и пошла по вычищенной домине, будто во сне. О еде и не думалось, только о том, сыскал ли подлеток Исаак подворье Скора, и придет ли муж ввечеру. Такой вот задумчивой и явилась пред очи Божетеха. Тот – умытый, в свежей холщовой рубахе до пят – оглядел ведунью, а уж потом и молвил:
– Я б пришёл.
Владка кивнула в ответ, но не успокоилась. Лицо держала, а вот сердечко билось скоренько и пугливо, будто поторапливало времечко.
Глава 12
– Думай, Нежата, думай крепенько, – тощий дядька выговаривал Скору, шептал на ухо. – Не ровен час, скинут Завида с княжьего стола. Дорезался, дошутковался. Слухи ползут как опара из бадьи, не удержать. Ежели не уймется князь, народец сообразит, что волк вовсе не Глебка Чермный.
– Без тебя знаю, Ростих, – Нежата, потянулся к косице, крепенько пригладил ее. – Брат на Глеба клеветал, я бы такой дурости не сотворил. Род Чермных крепок, с ними ручкаться надо, а не злобу взращивать. Слыхал я, что Волк в Новограде, что один пришёл, без воев. И на том спаси бо. Извергу никто укорота не даст, сам-один. И ватага его едва не лучше, чем княжья дружина. Вот о чем думать надобно, а не о Завиде. Посадные уговорились в колокол вечевой бить, и никто не ведает зачем. То ли князя другого выбирать, то ли по иным делам. Надо бы мне с Глебом потолковать, уговориться, а там уж на вече выходить. Ростих, молчи обо всем. Узнаю, что языком пошел чесать, вмиг отрежу вместе с головой.
– Не опасайся, Нежата, смолчу я, – тощий Ростих прищурился: во взгляде и ум скорый, и хитрость.
– То-то же, – Нежата кивнул, мол, ступай, а Ростих и понял: подобрал полы длинного корзна и вышел, мягко притворив за собой дверь светлой богатой горницы.
Скор прошелся по хоромам, выглянул в окно: хозяйское око ничего не упустило. Ни чистого подворья, ни проворных челядинцев, что не сидели без дела, ни нового терема* для жён, поставленного прошлым месяцем. Нежата прикрыл ставенку и уселся на широкую лавку, устланную новой шкурой. Положил большую ладонь на мех, пригладил, будто лаская, и пропал в мыслях.
Две зимы терпел Нежата брата-князя, две зимы лез и кожи вон, чтобы унять свирепого Завида. И уговорами, и подарками увещевал, а все без толку. Князь мало кого слушал, еще меньше пёкся о народце: земли новоградские почитал своими и творил все, что подсказывало тёмное его нутро. Нежата давно уж понял, что Завида не переделать. Он и до княжения лютым был, но с оглядкой, а как власти стяжал, так и вовсе разум обронил.
Нежате претило самодурство братово: жалел людей, мира хотел новоградским землям и процветания. Все чаще Скор задумывался, что надо бы сменить Завида на княжьем столе, а вот на кого?
Брат свое дело сделал: напустил страха на соседей, унял их, да так, что забыли соваться на новоградские земли. Но его время прошло: пора разговор вести, торговать и соседствовать мирно. А вот того Завид не умел, да не сильно-то и желал. Пришлось Нежате брать на себя бремя тяжкое: к соседям ездил, с посадниками уговаривался, народ усмирял. А промеж того и жён взял родовитых с хорошим приданым. А как иначе? Кто родом крепок, тому и почёт, и уважение. Вот и Нежату уважали, шептались, что не тот брат на столе сидит.
Зиму назад принял Нежата на руки своего первенца – Добрыню, а в скором времени вторая жёнка обещалась порадовать приплодом. Золотишка в сундуках прибавлялось, хоромы взрастали крепкие расписные. Казалось бы, живи да радуйся, ан нет….
– Влада, пташка моя… Как ты там? Не бедуешь ли? – прошептал, глядя на тонкий луч света, что пробивался сквозь ставню. – Помнишь ли меня, любая? Иль обида все заслонила?
Давно уж раздумывал Скор, что надо бы поехать в Загорянку да порваться с Владой, освободить пташку, но пересилить себя не мог: помнил любовь ее горячую. К себе не звал, зная наперед, что ни новоградцы, ни род Скоров не простят ему жены-ведуньи, жизни не дадут. Случится мор, так Валдушку первую на костер отправят* либо ледяной воде отдадут. Себя берёг, но и о ней пёкся, с того и почитал везением, что бабка ее занедужила, что при себе держит, иначе – знал наверно – Влада пришла бы к нему в Новоград.
Тосковал Нежата в богатейших хоромах, с того и дела делал рьяно, будто забыться хотел. Одна радость – сын. Жёны-то пригожие, ласковые, но даже вместе взятые не Влада…Владушка. Та любила просто так: не за род, не за злато. Его любила, Нежату…
– Прости мне, пташка, зла не держи. Долг свой блюду перед народом и семьей. Знала бы ты, Владушка, знала бы ты….
