Светоч - Лариса Шубникова
– Он самый. Вот что, Любим, надо бы посадных упредить, чтоб тише были. На Глеба не так посмотришь, он на месте и загрызёт. Видал, как нос задирает? Силу свою чует. Шевелись, чего встал?
Влада и разумела, что и спесь напускная, и наряд дорогой, и корзно богатое для Глеба как брони: и защита от злых языков, и укорот им же. Улыбнулась сама себе, да и засеменила поспешно за Чермным, что уж скрылся за поворотом.
На улице, куда привёл Глеб, стояли богатейшие хоромы. Каждый из десятка домов – высоких, крепких – отличался один от другого: у каждого свой окрас и своя резьба. Будто уговорились соседи с разными мастерами и сделали их непохожими. Да и деревца росли разные: где рябинка, где липа, а где березка. В конце улицы, в самом широком ее месте стоял огромный домина. Владка сразу поняла – княжье подворье! Вон и стогна55 широкая, и ступень вечевая56. Такой красоты и представить себе не могла ведунья Загорянская. Хоть издалека, но приметила и конёк резной, и столбы с ликами пресветлых богов.
Влада уж подумала, что здесь и обретается волхв, да не тут-то было. Глеб свернул в проулок, перешел еще два таких же – узких, заросших высокой травой и лопухами – а уж потом вывел на стогну небольшую и утоптанную. С краю стоял большой дом – в четыре окна, да с клетью, с высоким подклетом. За ним рощица малая – березы, липы и клёны старые. А уж за ней невысокий бережок: полноводный Волхов в том месте изгибался подковкой. Опричь никаких домов не увидела Владка, одну лишь старую избу, да колодезь.
По широкому подворью вышагивали две тощие курицы, на крыльце лежал пёс со светлой шерсткой, не иначе по старости обелёсел. Высокая черемуха склонилась к дому, вытянула ветви свои, укрыла крышу. По весне цвела щедро: радовала глаз белым цветом и кружила голову сладким своим дурманом.
– Ой, дядька Вадим, а что за колодезь такой? – Белянка все еще крепко держалась за торбу, опасливо смотрела по сторонам, но уже любопытничала.
– А волховской, – сивоусый подмигнул рыжухе и поманил ее за собой. – Вода в нем завсегда сладкая. Люди говорят, что это Божетех волшбу на нее творит. Прозрачная, дно видать. Иди-ка, сама полюбуйся, – повел любопытную к колодезю, говорил ей что-то, руками размахивал.
Влада и сама было потянулась глядеть чудо, но Глеб остановил:
– Постой, еще насмотришься. Ты вот что, Влада, одна не ходи по граду без пущей надобности. На торжище людишки разные попадаются, есть и те, кто живым товаром промышляет. Умыкнут и не посмотрят, что ты мужатая. Краса не всегда к добру, разумеешь? Больше уж не свидимся, так ты помни наказ мой.
Владке бы отойти, хоть на шажок малый отступить, а не смогла. Чермный всего лишь смотрел, а ведунье мнилось, что всю ее обнимал. Жар от него шел, но не палил, а будто нежил. Влада глаза опустила, проговорила тихо, словно виноватилась:
– Разумею, Глеб. Но у меня защитник есть.
– Может, есть, а, может и нет, – лицом построжел, а голосом понежнел. – Влада…
И не договорил: качнулся к ведунье, запустил ладонь ей под косы и на себя дернул. Владка и вздохнуть-то не успела, не то, что слово кинуть, а Глеб уж целовал. Губы жаркие, рука крепкая, пойди, вырвись! Да и не хотелось: дар хлынул, силой окрылил, переполнил её всю и остался, согревая и радуя.
– Вот и разочлись, волхва, – Глеб отпустил, но с тяжким вздохом, будто дорогое от себя оторвал и смотрел так, что Владкины щеки пылали.
И ведь знала ведунья, что нелепие сотворилось, а укорота Глебу дать не смогла. Ни злости, ни обиды не чуяла, только лишь сладость его губ на своих губах, да горечь от того, что миловал не Нежата.
Стояли друг напротив друга и в гляделки играли чудные. Не слыхали, как громко ругаются у колодезя Вадим с Белянкой, как побрёхивает лениво потревоженный старый пёс, и не чуяли дурмана черёмухи, что плыл над небольшой стогной.
Глава 11
– Влада, боязно идти-то, – Белянка ступила на подворье волхва сторожко.
А Влада будто не слыхала подружку, смотрела в спину уходящему Глебу. Румянилась, сердилась, сокрушалась и радовалась – все вместе, все сразу. Будто окатывало ведунью двумя ветрами – с одного бока горячим, с другого ледяным. Пойди, разберись, с чего такое? Не иначе светлые боги шуткуют, потешаются над ведуничкой загорянской.
– Владка, ну чего встала? Идем, нет ли? Может, ну его, Божетеха-то? Деньга есть, сыщем ночлег. Вон дядька Вадим сказывал, что дурной волхв, – рыжая говорить-то говорила, а сама уж подошла к крыльцу широкому, трогала рукой резные столбушки.
– Бабушка сюда отправила, стало быть, надо идти, – очнулась и первой вошла в открытые двери большого волховского дома.
Прошла по тёмным пыльным сеням, едва не вскрикнула, когда под ноги с громким квохтаньем бросился рыжий петух. Прижалась к стене, вцепилась в торбу, примечая, что рыжая встала рядом и зажмурилась. Старый обелёсевший пёс лениво прошел мимо них: не рыкнул, не погнал чужаков из хозяйского дома.
– Щур меня, – шептала Беляна, – тут вроде и не живет никто. Глянь, Владушка, пылищи-то, грязищи. Очаг давно не палили. Верь мне, ни каши тут, ни печева57. Глеб не туда привел? Пошутковал с нами?
– Туда, Белянушка, не сомневайся, – Влада почуяла и Правь, и Навь, и Явь: сила по всему дому лилась щедро. Одного не поняла ведунья, где исток ее?
Пошла по сеням, тронула тяжелую дверь, та отворилась с протяжным скрипом. В большой светлой гридне грязно, по полу клубки пыли, на скамьях, добротных и широких, богатые шкуры, а промеж них старое тряпье – дырявое и измаранное. На большущем столе мисы серебряные с протухшей снедью, кувшины пустые, поваленные чарки. Промеж посудин щедро посыпано хлебными крошками. Владка едва рот не открыла, когда увидала сизого голубя, что прохаживался по грязному столу и клевал. Не испугался, увидев людишек, даже нахохлился, мол, чего ходят, чего мешают?
– Макошь Премудрая, что ж это такое? – Беляна оглядела гридню и сморщила брезгливо нос. – Владушка, давай уйдем? А то… – договорить не успела, взвизгнула
