Обольсти меня на рассвете - Клейпас Лиза
Кев не осознавал, что он стоит, замерев в неподвижности. Не осознавал того, что тяжело дышит. Он очнулся, лишь когда Рохан тихо сказал ему:
– Брось, фрал.
Оторвав взгляд от мальчиков, Кев увидел в глазах цыгана сочувствие. Мрачные воспоминания отступили. Кев коротко кивнул и последовал за ним.
Рохан остановился у двух или трех шатров, расспрашивая о том, где можно найти женщину по имени Шури. Отвечали ему неохотно. Как и следовало ожидать, рома относились к Кеву и Рохану с подозрением и любопытством. Диалект, на котором говорили в этом таборе, было трудно понять – он представлял собой смесь цыганского и кокни, сленга лондонских низов.
Кева и Рохана направили к одному из небольших шатров, где старший мальчик сидел у входа на перевернутом ведре. Маленьким ножом он вырезал пуговицы.
– Мы ищем Шури, – сказал ему Кэм на цыганском языке.
Мальчик оглянулся через плечо и указал на шатер.
– Мама, – позвал он. – Тебя спрашивают двое мужчин. Одеты как гаджо.
Из шатра вышла женщина странного вида. Роста в ней не было и пяти футов, но торс и голова были такими широкими, что она казалась квадратной. Лицо ее было темным и в морщинах, а глаза черными и блестящими. Кев сразу ее узнал. Это на самом деле была Шури, которой было всего лишь шестнадцать, когда она вышла замуж за цыганского барона. Кев покинул племя вскоре после его женитьбы.
Время не было к ней милостиво. Когда-то Шури была ослепительно красива, но тяжелая жизнь до времени ее состарила. Несмотря на то что они с Кевом были примерно одного возраста, глядя на них, можно было подумать, что разница в годах между ними составляет не два года, а все двадцать.
Она смотрела на Кева без особого интереса. Но тут глаза ее расширились, и она всплеснула скрученными артритом руками, словно хотела защититься от злых сил.
– Кев! – выдохнула она.
– Здравствуй, Шури, – с трудом выговорил он на английском и поприветствовал ее на родном языке. Давно не произносил он этого приветствия, с самого детства: – Дробой тьюм, ромале.
– Ты привидение? – спросила она.
Рохан бросил на Кева тревожный взгляд.
– Кев? – повторил он. – Так тебя зовут?
Кев сделал вид, что не услышал Рохана.
– Я не привидение, Шури. – Он приободрил ее улыбкой. – Если бы я был привидением, я бы не повзрослел, верно?
Она покачала головой и прищурилась.
– Если это вправду ты, покажи мне метку.
– Могу я это сделать в шатре?
После долгого колебания Шури неохотно кивнула, жестом пригласив Кева и Рохана в шатер.
Кэм задержался у входа и заговорил с мальчиком.
– Позаботься о том, чтобы лошадей не украли, – сказал он, – и я дам тебе полсоверена. – Он не знал, грозит ли коням большая опасность со стороны хороди или цыган.
– Да, како, – сказал мальчик, используя уважительную форму обращения к старшему мужчине.
Усмехнувшись, Кэм прошел следом за Меррипеном в шатер.
Шатер держался на кольях, воткнутых в землю под наклоном и связанных в верхней части. Другие поддерживающие сооружение колья были прикреплены к несущим с помощью ремня. Всю конструкцию из кольев покрывали лоскуты коричневой ткани, скрепленные друг с другом по периметру сооружения. Никаких стульев и столов не было. Земля служила как для сидения, так и для лежания, что для цыган считалось вполне нормальным. Но в углу были свалены кучей горшки и прочая кухонная утварь, и там же валялся тонкий матрас, набитый соломой. Посреди шатра стоял треножник с углем, в котором горел огонь.
Кэм, следуя приглашению Шури, уселся, скрестив ноги, возле огня. Он подавил усмешку, когда в ответ на настойчивую просьбу Шури показать татуировку Меррипен бросил на нее страдальческий взгляд. Надо было знать Меррипена, чтобы понять, как ему было неловко раздеваться перед ними. Но он, сжав зубы, все же скинул сюртук и расстегнул жилет.
Вместо того чтобы снять рубашку, Меррипен расстегнул ее и спустил, обнажив плечи и верх спины. Мышцы бугрились, натягивая кожу, которая блестела как начищенная медь. При виде татуировки на плече Меррипена Кэм невольно вздрогнул, хотя и видел ее у Меррипена не впервые.
Бормоча что-то на старинном наречии, используя несколько слов на санскрите, Шури заступила Кеву за спину, чтобы разглядеть татуировку. Меррипен, опустив голову, медленно дышал.
Но Кэму стало совсем не до смеха, когда он увидел его лицо. Оно было невозмутимым, если не считать хмуро сдвинутых бровей. Для Кэма разузнать что-то о своем прошлом было бы облегчением и радостью, но для Меррипена вся эта процедура была лишь мукой, и ничем больше. Но он стойко выносил эту муку, и это тронуло Кэма. И Кэм вдруг обнаружил, что ему не нравится видеть Меррипена таким беззащитным и несчастным.
Взглянув на изображение коня кошмаров, Шури отошла от Меррипена и дала ему знак одеваться.
– Кто этот человек? – спросила она, кивнув в сторону Кэма.
– Один из моих товарищей, – пробормотал Меррипен, употребив слово, которое в их языке использовали для описания члена группы, связанной не обязательно кровным родством, но состоящей из людей, близких друг другу.
Одевшись, Меррипен без церемоний спросил:
– Что случилось с племенем, Шури? Где барон?
– В земле, – сказала женщина тоном, выдававшим полное отсутствие уважения вдовы к покойному. – А племя рассеялось. После того как племя увидело, что он сделал с тобой, Кев… после того как он заставил нас уйти, оставив тебя умирать… с этого времени все пошло прахом. Племя больше не хотело иметь такого вождя, и гаджо в конце концов его повесили. Когда застали делающим вафадо лувву.
– Что это такое? – спросил Кэм, не понимая.
– Фальшивые деньги, – сказал Меррипен.
– До этого, – продолжала Шури, – барон попытался превратить нескольких мальчишек в ашарайбов, чтобы те драками зарабатывали деньги на ярмарках и балаганах, но никто из них не мог драться так, как умел ты, и их родители не позволяли барону заходить слишком далеко. – Пронзительный взгляд ее черных глаз устремился на Кэма. – Барон называл Кева своим бойцовым псом, – сказала она, – но с собаками обращались лучше, чем с ним.
– Шури, – скривившись, пробормотал Меррипен, – ему ни к чему знать…
– Мой муж хотел, чтобы Кев умер, – продолжала она, – но даже цыганский барон не осмелился бы просто взять и убить его, поэтому он морил мальчишку голодом и заставлял драться, когда у того не было сил, и не давал ему ни бинтов, ни лекарств, чтобы лечить раны. Ему ни разу не дали одеяло, лишь соломенный матрас. Украдкой мы таскали для него еду и лекарства, чтобы барон не видел. Но защитить его было некому, беднягу. – Взгляд ее сделался укоризненным, когда она вновь обратилась к Меррипену. – И помогать тебе было нелегко, когда ты в ответ лишь огрызался. Ни разу ты не сказал никому спасибо, ни разу даже не улыбнулся.
Меррипен молчал. Отвернувшись, он застегивал жилет.
Кэм поймал себя на мысли, что это хорошо, что барон уже мертв, поскольку испытывал сильнейшее желание добраться до ублюдка и собственноручно убить. И Кэму не понравилось то, что Шури осуждает Меррипена. Не то чтобы Меррипен был образцом любезности и обаяния… но после такого беспросветного детства настоящим чудом было уже то, что Кев оказался способен вести жизнь нормального человека.
Хатауэи не просто спасли ему жизнь. Они спасли его душу.
– Почему твой муж так ненавидел Меррипена? – тихо спросил Кэм.
– Барон ненавидел все, что имело отношение к гаджо. Он часто говорил, что если бы кто-то из племени задумал уйти к гаджо, то нашел бы его и убил.
Меррипен бросил на нее тяжелый взгляд.
– Но я не гаджо, я цыган.
– Ты полукровка, Кев. Наполовину гаджо. – Она улыбнулась, встретив его ошеломленный взгляд. – Ты никогда не подозревал? Ты выглядишь как гаджо. У тебя узкий нос. Другая форма лица.
Меррипен покачал головой, онемев от потрясения.
– Вот черт, – прошептал Кэм.
– Твоя мать вышла замуж за гаджо, Кев, – продолжала Шури. – Татуировка, что носишь ты на руке, – знак его рода. Но твой отец оставил твою мать, как это часто бывает с гаджо. И после того, как мы подумали, что ты умер, барон сказал: «Теперь остался только один».
