Обольсти меня на рассвете - Клейпас Лиза
– Как знаешь, фрал, но слово «удобрение», пожалуй, не слишком уместно в письме к леди.
– Не зови меня так.
Рохан пошел по коридору.
– Пойдем со мной. Я хочу дать тебе одно поручение.
– У меня и так довольно дел.
– Это опасное дело, – сказал Рохан, надеясь его уговорить. – Возможно, придется кое с кем подраться. Я знал, что это тебя убедит.
Что Кева больше всего раздражало в Кэме Рохане, так это его настойчивое стремление выяснить происхождение и смысл татуировок. Вот уже два года он не терял интереса к тому, чтобы найти разгадку тайны.
Несмотря на огромное количество дел и немалую ответственность, которую Рохан взвалил себе на плечи, он никогда не упускал возможность продвинуться в разгадке тайны. Он усердно искал свое племя, по кусочкам собирал информацию, расспрашивая цыган, которые вставали табором неподалеку от столицы. Но создавалось впечатление, что племя Рохана таинственным образом исчезло с лица земли или, возможно, отправилось на другой ее конец. Возможно, ему так и не удастся найти их – для цыган границ не существовало, как не было гарантий того, что они когда-либо вернутся в Англию.
Рохан пересмотрел записи о заключении браков, о рождениях и смертях, чтобы найти там упоминание о своей матери Соне и о себе, но до сих пор ничего не нашел. Он также консультировался с экспертами по геральдике и специалистами по истории Ирландии, чтобы выяснить возможное значение символа «пука». Но все, что он услышал от них, – это знакомые легенды о коне ночных кошмаров, о том, что он говорит человеческим голосом, что появляется в полночь, зовет тебя, и ты не в силах отказаться и не прийти на зов. Ты уйдешь с ним и, если удастся вернуться живым с этой безумной ночной скачки, уже никогда не будешь прежним.
Кэм также не смог выяснить, какая связь существовала между фамилиями Рохан и Меррипен, распространенными среди цыган. Поэтому Рохан решил, что должен разыскать кого-нибудь из племени Кева, кого-то, кто знал тайну его происхождения и, следовательно, мог пролить свет и на происхождение самого Рохана.
Кев принял идею Рохана в штыки, что неудивительно.
Они оба направлялись в сторону конюшен отеля, когда Рохан посвятил Кева в свой план.
– Они оставили меня умирать, – сказал Кев, – а ты хочешь, чтобы я помог тебе их найти? Если я увижу кого-то из них, в особенности барона, я удавлю его голыми руками.
– Отлично, – примирительно сказал Рохан. – Но только после того, как он расскажет тебе о татуировках.
– Никто не скажет тебе ничего, кроме того, что рассказал я, – это знак проклятия. И если ты когда-нибудь выяснишь, что он означает…
– Да-да, я знаю. Нам конец. Но если я ношу проклятие на руке, Меррипен, то должен кое-что о нем знать.
Кев взглянул на Кэма так, что если бы взглядом можно было убить, то Рохан тут же свалился бы замертво. Кев остановился в углу конюшни, где на полках были аккуратно разложены щипцы для подков, кусачки и напильники.
– Я никуда не пойду. Придется тебе искать мое племя без меня.
– Ты нужен мне, – возразил Рохан. – Ведь место, куда мы направляемся, – кеккено мушес пув.
Кев уставился на него, словно не поверил в то, что услышал. «Кеккено мушес пув» переводится как «ничья земля». Так назывался пустырь, расположенный на южном берегу Темзы. На этом пустыре теснились оборванные цыганские шатры, несколько разваливающихся кибиток, злобные собаки и почти столь же злобные цыгане. Однако настоящая опасность состояла не в этом. На этом пустыре обитало еще одно племя, не цыганское, под названием хороди, племя бродяг и отщепенцев. По большей части то были люди англосаксонского происхождения, но в отличие от своих цивилизованных собратьев хороди не знали морали и традиций, были способны на низость и на любую жестокость. Приближаться к ним означало буквально напрашиваться на неприятности. Едва ли в Лондоне можно найти место более мрачное и опасное, за исключением разве что некоторых трущоб в Истсайде.
– Отчего ты думаешь, что людей моего племени можно найти на «ничьей земле»? – спросил Кев, изрядно потрясенный самой идеей. Наверняка даже под предводительством недоброй памяти барона они не могли пасть так низко.
– Не так давно я встретил чала из племени босвил. Он сказал, что самая младшая из его сестер, Шури, когда-то давно была замужем за твоим бароном. – Рохан пристально смотрел на Меррипена. – Похоже, история о том, что с тобой случилось, передавалась из уст в уста, от племени к племени.
– Не понимаю, с чего бы, – пробормотал Кев, чувствуя, что задыхается. – В моей истории нет ничего особенного.
Рохан пожал плечами с деланным безразличием, не сводя при этом цепкого взгляда с лица Кева.
– Цыгане своих не бросают. Ни одно племя не оставило бы умирать раненого мальчишку, какими бы ни были обстоятельства. И очевидно, таким поступком племя твоего барона навлекло на себя проклятие. Несчастья сыпались на них одно за другим, и многие достигли дна. Считай, что справедливость восторжествовала.
– Мне никогда не было дела до справедливости. – Кев немного удивился тому, как хрипло прозвучал его голос.
Рохан заговорил тихо, с пониманием:
– Странная у нас у обоих судьба, не так ли? Цыгане без племени. Каким бы независимым и сильным ты ни хотел казаться, ты не можешь не чувствовать себя бесприютным. Потому что для нас, цыган, дом – это не здание, не шатер, не кибитка… дом – это семья.
Кеву было трудно встретиться с Роханом глазами. Слишком больно его слова резанули по сердцу. Никогда за все время их знакомства Кев не испытывал к Рохану родственных чувств. До этого момента. Но больше Кев не мог закрывать глаза на тот факт, что слишком много было у них общего. Они оба были изгоями с темным прошлым. И каждого из них тянуло к Хатауэям, и оба они обрели дом с этой семьей.
– Я пойду с тобой, так и быть, – ворчливо сказал Кев. – Но только потому, что знаю, что сделает со мной Амелия, если я допущу, чтобы с тобой что-то случилось.
Глава 10
Где-то в Англии весна покрыла землю зеленым бархатом, на зеленых изгородях распустились цветы. Где-то небо было голубым, и воздух был напоен сладкими весенними ароматами. Но не на «ничьей земле», где дым из миллионов печных труб громадного города, стекаясь в широкую лощину, окутывал пустырь желтым туманом, превращая день в сумерки. На этом пустыре не было почти ничего, кроме грязи и чахлой сорной травы. Пустырь этот находился примерно в миле от реки, отгороженный от остальной части города железнодорожной насыпью.
Кев угрюмо молчал, когда они с Роханом вели своих коней через цыганский табор. Шатры были разбросаны далеко друг от друга, рядом с ним сидели мужчины, обтачивая колышки или изготавливая корзины. Кев слышал, как переругивались друг с другом мальчишки. Обойдя очередной шатер, он увидел небольшую группу людей, собравшихся вокруг площадки, на которой проходила драка ашарайбов. Мужчины сердито прикрикивали на мальчишек, понукали их и осыпали угрозами, словно те были не люди, а звери.
Кев остановился. При виде этих мальчишек его захлестнули детские воспоминания. Боль, насилие, страх… ярость цыганского барона, который непременно побьет Кева, если тот проиграет. А если он выиграет, если опрокинет другого мальчика на землю, окровавленного, избитого, то награды не будет. Только сокрушительное чувство вины из-за того, что ты искалечил кого-то, кто не сделал тебе ничего плохого.
«Что это? – кричал на него цыганский барон, когда обнаружил Кева съежившимся в углу, плачущим, после того как он избил мальчика, умолявшего его не бить больше. – Ты жалкий дрожащий пес. Вот получай. – И Кев получал удар в бок ногой. – Вот тебе, за каждую твою слезу. Какой придурок станет плакать, после того как победил? Реветь, после того как ты сделал единственное, на что способен?! Я выбью из тебя эту бабью слезливость, плакса!» И он бил Кева до тех пор, пока тот не терял сознание.
Когда Кев в следующие разы побивал противника, он уже не чувствовал вины. Он вообще ничего не чувствовал.
