Александр Дюма - Полина

— А! Вот и ты, — сказал Гораций. — Очень рад тебя видеть; но в другой раз, пожалуйста, позаботься немного о моих лошадях; посмотри, что ты сделал с этим бедным Плутоном.

— Я боялся, что приеду не вовремя, — отвечал Макс; потом вдруг остановился и обратился ко мне: — Сударыня, — сказал он, — извините, что я явился к вам в таком наряде, но Гораций забыл, я уверен, что нам предстоит сегодня охота с англичанами, — продолжил он, делая акцент на этом слове. — Они приплыли вчера вечером на пароходе; теперь нам остается только не опоздать и не изменить своему слову.

— Очень хорошо, — сказал Гораций, — мы будем там.

— Однако, — возразил Макс, обращаясь ко мне, — я не знаю, сможем ли мы теперь сдержать свое обещание; эта охота очень утомительна, чтобы мадам Безеваль могла ехать с нами.

— О! Успокойтесь, господа, — отвечала я с поспешностью, — я приехала сюда не за тем, чтобы мешать вашим удовольствиям: поезжайте, а я останусь в замке и буду ждать вашего возвращения.

— Ты видишь, — сказал Гораций, — Полина настоящий капеллан времен прошедших. Ей недостает только пажей и прислужниц… А сейчас у нее нет даже горничной (она все еще в дороге и будет здесь не раньше восьми дней).

— Впрочем, — сказал Генрих, — если ты, Гораций, хочешь остаться в замке, мы извиним тебя перед нашими островитянами; ничего нет легче!

— Нет! — возразил граф, — вы забываете, что я главный участник пари: мое личное присутствие просто необходимо. Уверен, Полина извинит нас.

— Конечно, — согласилась я, — и чтобы дать вам полную свободу, я уйду в свою комнату.

— Я буду у вас сию же минуту, — сказал Гораций и, подойдя ко мне с очаровательной вежливостью, проводил до двери и поцеловал мне руку.

Я возвратилась в свою комнату, куда через несколько минут явился и Гораций; он был уже в охотничьем платье и пришел проститься со мной. Я сошла с ним на крыльцо, где были уже Генрих и Макс; они снова стали уговаривать Горация, чтобы он остался со мной. Но я настояла, чтобы он ехал с ними. Наконец они отправились, обещая возвратиться на другой день утром.

Я осталась в замке одна с малайцем. Это странное общество могло бы испугать всякую женщину, кроме меня; я знала, что этот человек был совершенно предан Горацию с того самого дня, в который граф сражался с тигрицей с кинжалом в руках. Покоренный и пораженный его невероятной храбростью, это дитя природы последовал за Горацием из Бомбея во Францию и после не оставлял его ни на минуту. Итак, я была бы совершенно спокойна, если бы не тревожил меня его дикий вид и странный костюм. Притом я находилась в стране, которая с некоторого времени сделалась театром невероятных происшествий, и хотя не слышала еще, чтобы говорили о них Генрих или Гораций, которые как мужчины презирали или показывали, что презирают подобную опасность, но эти истории, плачевные и кровавые, пришли мне на память, как только я осталась одна; однако днем мне нечего было бояться, и я вышла в парк, решив осмотреть окрестности замка, в который приехала, чтобы провести здесь два месяца.

Я направилась в ту сторону, которую я уже знала, и опять посетила развалины аббатства; но на этот раз осмотрев их более подробно. Я вышла через разрушенную паперть и поднялась на холм, с которого открывалось море.

Во второй раз увидела я это зрелище, однако ж оно нисколько не потеряло своего могущества. Я провела два часа, сидя неподвижно, с глазами, устремленными на эту величественную картину. Потом оставила ее с сожалением, чтобы осмотреть другие части парка. Я спустилась к реке, опять встретила привязанную к берегу лодку, па которой мы совершили накануне прогулку и которая всегда была наготове. Она напомнила мне, не знаю почему, всегда оседланную лошадь в конюшне. Эта мысль пробудила другие: о вечной недоверчивости Горация, разделяемой и его друзьями; о пистолетах, всегда находящихся в изголовье его постели, пистолетах на столе… Итак, они, показывая, что презирают опасность, принимают против нее все предосторожности? Но тогда, если эти оба человека думали, что не могут обойтись без оружия, каким образом они оставили меня одну без всякой защиты? Все это было для меня необъяснимо; поэтому, несмотря па все усилия, которые я употребляла, чтобы изгнать из головы пагубные мысли, они возвращались ко мне беспрестанно. Думая об этом, я все шла вперед и вскоре очутилась в самой тенистой части рощи. Там, посреди настоящего дубового леса, возвышался павильон, уединенный и запертый со всех сторон; я обошла его вокруг, по двери и ставни были так плотно притворены, что, несмотря на все мои усилия и любопытство, я ничего не могла увидеть, кроме наружного вида. Я обещала себе, в первый раз как выйду с Горацием, отправиться в эту сторону; я хотела, если бы Гораций согласился, сделать из павильона рабочий кабинет: положение его совершенно соответствовало этому назначению.

Я возвратилась в замок. После наружного разведывания последовал внутренний осмотр: комната, которую я занимала, выходила одной стороной в залу, а другой — в библиотеку; коридор проходил от одного конца здания до другого и разделял его на две половины. Мое помещение было обширнее других; остальная часть замка делилась на двенадцать небольших помещений, состоявших каждое из передней, залы и уборной, все пригодные и удобные для жилья (граф же говорил и писал мне совершенно противоположное).

Так как библиотека казалась лучшим противоядием против уединения и скуки, ожидавших меня, я решила тотчас же познакомиться с книгами, которые она могла мне предложить: здесь были большей частью романы XVIII столетия, показавшие, что предки графа интересовались произведениями Вольтера, Кребильона-сына и Мариво. Несколько новых томов, по-видимому, купленных нынешним владельцем, резко выделялись из этого собрания; это были сочинения по части химии, истории и путешествия; между последними я заметила прекрасное английское сочинение Даниэля об Индии, я решила сделать его своим ночным товарищем, потому что не надеялась скоро уснуть. Я сняла его с полки и унесла в свою комнату.

Через пять минут малаец пришел объяснить мне знаками, что обед готов. Сойдя вниз, я нашла его приготовленным в огромной столовой. Не могу описать вам, какое чувство страха и печали овладело мной, когда я увидела себя вынужденной обедать одной, при двух свечах, свет которых не достигал даже глубины комнаты и позволял тени придавать самые, странные формы предметам, на которые он простирался. Это тягостное чувство увеличилось еще присутствием черного слуги, которому я могла сообщать свою волю не иначе, как при помощи нескольких знаков; впрочем, он повиновался с поспешностью и понятливостью, которые делали этот обед еще более фантастическим. Несколько раз я желала говорить с ним, хотя знала, что он не может понять меня, но, как ребенок, который не смеет кричать в темноте, я боялась услышать звуки собственного голоса. Когда он подал десерт, я приказала ему жестами и знаками, чтобы он разжег в моей комнате огонь в камине: пламя камина — товарищ одиноких; впрочем, я хотела лечь как можно позднее, потому что чувствовала страх, о котором не думала в продолжение дня и который появился вместе с темнотой.