Виктория Холт - Избранницы короля
— Вы ведь еще даже незнакомы с королем, — напомнила донна Мария. — Прилично ли говорить о нем в столь свободной манере?
— Но я чувствую, что знаю его прекрасно!.. Я так много о нем слышала! — Екатерина опустила глаза. — Я слышала, что он самый замечательный король на свете и что даже французскому королю, несмотря на всю пышность его двора, далеко до него.
Донна Мария и донна Эльвира быстро переглянулись и тут же снова опустили глаза к своему вышиванию; впрочем, за этот краткий миг донна Эльвира успела едва заметным движением губ подтвердить, что ей понятно беспокойство донны Марии.
— Думаю, — продолжала Екатерина, — что наши узы будут прочными. Вы знаете, как крепко я любила моего отца; он так же сильно любил своего. Известно ли вам, донна Эльвира и донна Мария, что когда парламентарии приговорили его отца к смертной казни, Карл — я постараюсь привыкнуть к его английскому имени, хотя в своем письме ко мне он называет себя «Карлосом», — Карл послал им чистый лист бумаги с просьбой изложить на нем любые условия и обязался их выполнить, если они сохранят его отцу жизнь. Он предлагал им свою собственную жизнь в обмен на его! Вот за какого человека я выхожу замуж. Разве можно рядом с ним скучать по солнцу?
— И тем не менее ваши речи в высшей степени нескромны, — возразила донна Мария. — Незамужняя принцесса не должна так говорить о мужчине, которого она ни разу не видела. Надеюсь, что в Англии вы будете вести себя сдержаннее...
— И вообще странно! - подхватила донна Эльвира. — Неужто вы вовсе не любите свою матушку, братьев... родину, наконец, что так радуетесь разлуке с ними?
— О нет, мысль о скорой разлуке меня безмерно удручает и даже страшит. Сказать ли вам?.. Я даже просыпаюсь иногда от ужаса, потому что мне снится чужая страна, в которой грубые люди пляшут прямо на улице и кричат мне что-то гадкое на своем языке... и мне хочется спрятаться в монастырь, где никто меня не найдет. И тогда я вспоминаю о своем супруге и говорю себе: какова бы ни была эта новая незнакомая страна, он будет там: Карл, мой супруг; Карл, повелевший не истязать более убийц своего отца; Карл, сказавший: «Довольно виселиц, и да уляжется вражда»; Карл, предлагавший собственную жизнь в обмен на жизнь своего отца... И тогда мне становится не так страшно — ибо что бы там ни было впереди — он будет со мною; и он любит меня.
— Откуда вы знаете? - спросила донна Мария.
— О чем? О его милосердии? Из рассказов англичан, бывавших при нашем дворе... Или о том, что он любит меня? Но — вот же его письмо. Оно писано по-испански, потому что он не знает португальского. Видно, придется нам учиться друг у друга — ему португальскому, а мне английскому. Но поначалу, за неимением ничего лучшего, мы будем говорить по-испански... Вот, послушайте, я прочту вам, и вы перестанете хмуриться над этим алтарным покрывалом и поймете, почему мысль о нем так согревает меня. «О моя супруга и госпожа, — начала она. — По моей просьбе досточтимый граф де Понте, со всеми бумагами, уже отправился в Лиссабон. Подписание бумаг о нашем с Вами союзе явилось величайшим счастьем моей жизни. На днях вослед графу отбывает один из моих слуг с несколькими поручениями к Вам — чему я несказанно рад, ибо рассчитываю, что переданный им груз ускорит прибытие Вашего величества. Соображения высшего блага вынуждают меня в скором времени совершить поездку по нашим отдаленным провинциям; покидаю родную столицу без сетований, ибо ни во дворце, ни в пути не тщу себя надеждой обрести покой, покуда не увижу свою возлюбленную супругу в своих — а теперь в равной степени и Ваших — владениях. Жду прибытия Вашего величества в Англию с не меньшим нетерпением, чем ждал собственного возвращения в нее после долгого изгнания... И тогда мы наконец-то сможем осуществить наш союз, слившись с благословения Господня телом и душою...» — Испытующе взглянув на своих наставниц, она закончила: — Подписано: «Преданный супруг ваш, целующий руки Вашего величества, король Карлос»... Ну, донна Эльвира, донна Мария, что вы на это скажете?
— Скажу, что он хорошо владеет пером, — отозвалась донна Эльвира.
— А я, — Донна Мария отложила работу и присела перед Екатериной в глубоком реверансе, — хотела бы, с позволения инфанты, отлучиться, ибо должна переговорить кое о чем с вашей матушкой.
Получив испрашиваемое позволение, она удалилась, Екатерина же вернулась к вышиванию.
Бедная донна Мария! И бедная донна Эльвира! Они, конечно, поедут в Англию вместе с нею, но ведь не им придется сидеть на троне подле славнейшего и благороднейшего из королей.
По завершении беседы с донной Марией королева-регентша послала за дочерью и, когда та явилась, отпустила свиту и слуг, чтобы никто не мешал их беседе.
Екатерина, которой нечасто выпадала возможность поговорить с матерью наедине, без докучных правил придворного этикета, обрадованно придвинула низкую скамеечку вплотную к матушкиным ногам.
Именно в такие минуты к ней приходило предчувствие будущего одиночества, ибо она всем своим существом понимала, как плохо придется ей одной, без матушки, в чужой стране.
Королева Луиза и впрямь была необыкновенная женщина. При всей ее непобедимой властности она оставалась нежнейшей матерью. Больше обоих своих сыновей она любила дочь, до боли напоминавшую ей покойного мужа — человека доброго и мягкого, преданнейшего из мужей и нежнейшего из отцов, но которого нужно было постоянно уговаривать и подстегивать, иначе он не хотел сражаться за честь семьи; человека, который подчинялся лишь голосу совести, а не честолюбия. Когда бы не Луиза, Португалия до сих пор томилась бы под испанским гнетом, ибо сам герцог Браганский, удалившись в молодости со своею женой и двумя сыновьями в замок Вилья-Висоса, расположенный в живописнейшей португальской провинции, вполне довольствовался семейным уютом и, по-видимому, не желал ничего иного. Поначалу и Луиза была счастлива прелестями мирной жизни, далекой от дворцовых интриг. В этом самом раю была зачата и двадцать пятого ноября 1638 года, под вечер Екатеринина дня, появилась на свет ее дочь.
Несмотря на всегдашнюю трезвость своих воззрений, королева Луиза верила в некие высшие силы. Так, через два года после рождения Екатерины она уверовала, что ее дочь рождена на благо своей страны и что ей предначертана не менее важная роль в истории Португалии, чем самой Луизе, — ибо величие духа снизошло на герцога Браганского ровно через два года от рождения девочки, и очень возможно, что если бы не малолетняя дочь, та единственная возможность освобождения Португалии от испанской тирании была бы упущена навек.
Луиза на всю жизнь запомнила тот ноябрьский день, когда мирное существование Вилья-Висосы нарушили честолюбивые планы. Еще со времен могущественного Филиппа Второго Португалия пребывала в вассальной зависимости от Испании; за шестьдесят лет подневольной жизни в души новых поколений проникла апатия, вялая покорность судьбе, и пробудить их к борьбе под силу было разве что очень сильной личности — такой, как Луиза.
