Джорджетт Хейер - Знатная леди
– Ни малейшего. Я не бывал там после смерти своей невестки. Мы с Айверли не ладим, да и никогда не ладили.
– В таком случае, я расскажу вам! – пообещала мисс Уичвуд и незамедлительно принялась живописать ему обстоятельства, каковые подвигли Лусиллу на столь отчаянный поступок, как бегство.
Он слушал ее в полном молчании, но выражение его лица было явно обескураживающим и, когда она закончила свое повествование, он был настолько далек от того, чтобы преисполниться сочувствием или пониманием, что раздраженно воскликнул:
– Ради всего святого, мадам! Избавьте меня от этих челтенхемских трагедий! Столько шума из-за того, что можно уладить в мгновение ока!
– Мистер Карлетон, – сказала она, изо всех сил стараясь держать себя в руках. – Я отдаю себе отчет в том, что, будучи мужчиной, вам трудно осознать всю глубину дилеммы, перед которой оказалась Лусилла. Но, уверяю вас, девушке, только что закончившей пансион, должно было казаться, будто она попала в ловушку, из которой есть только один выход – бегство! Если бы Ниниан набрался мужества и заявил отцу, что не намеревается делать ей предложение, все было бы по-другому. К несчастью, сыновняя любовь в сочетании с внушенной ему матерью (в этом я нисколько не сомневаюсь) уверенностью, что малейшее неповиновение равнозначно убийству, подавили те крохи решительности, которые у него еще оставались. Насколько мне удалось выяснить, он собирался обручиться с Лусиллой, а потом положиться на судьбу и провидение в том, что они не допустят этого брака. Единственным светлым пятном во всей этой эскападе стало то, что Ниниан, вернувшись в Чартли и обнаружив, что отец впал в бешенство без малейшего вреда для своего здоровья, начал понимать, что слабое сердце Айверли – всего лишь предлог для того, чтобы добиться беспрекословного повиновения членов его семейства.
– Ниниан, как и любой другой молокосос, мне совершенно неинтересен! – резко бросил мистер Карлетон. – Я принимаю как данность – с ваших слов, мисс! – что давление, оказываемое на Лусиллу, было нелегко вынести. Но вот чего я не понимаю, мадам, так это почему она решила, что единственное ее спасение заключается в бегстве? Какого дьявола маленькая глупышка не написала мне?
Эннис уставилась на него, приоткрыв от удивления рот, и прошла добрая минута, прежде чем она в достаточной мере овладела собой, чтобы ответить.
– Как мне представляется, сэр, предыдущий опыт обращения к вам за поддержкой не дал ей оснований надеяться получить иной ответ, кроме того, что она должна поступать так, как полагает нужным ее тетка, – сказала она.
Девушка с удовлетворением отметила, что ей, по крайней мере, удалось смутить его. Карлетон покраснел и голосом, в котором слышалась неприкрытая досада, заявил:
– Поскольку все просьбы, кои я получал от Лусиллы, касались вопросов, выходящих за пределы моей компетенции…
– Даже просьба купить ей собственную лошадь? – быстро вставила Эннис. – Это тоже выходит за пределы вашей компетенции, мистер Карлетон?
В глазах его мелькнула тень сомнения.
– Она действительно просила меня об этом? Я не помню.
Теперь уже она оказалась в замешательстве, поскольку не помнила точно, был ли отказ разрешить ей иметь собственную лошадь одним из обвинений, выдвинутых Лусиллой против него, или очередным запретом, исходящим от миссис Эмбер, в борьбе с которым она не сочла возможным прибегнуть к помощи дяди. К счастью, ей не пришлось ни идти на попятный, ни увиливать от ответа, потому что он заговорил сам:
– Если она и обращалась ко мне с подобной просьбой, то, пожалуй, я действительно запретил ей обзаводиться собственным выездом. Что за дурацкая мысль – держать в городе лошадь и грума, которые обходятся дьявольски дорого?
Поскольку в этом она убедилась на собственном опыте, то отрицать справедливость его слов не могла. Поэтому она благоразумно оставила этот вопрос в покое и вернулась к первоначальным обвинениям, заявив:
– Но разве я не права в том, что у вас в обычае переадресовывать все просьбы Лусиллы миссис Эмбер, предоставляя той решать их по собственному усмотрению?
– Да, разумеется, вы правы, – нетерпеливо ответил он. – Что я могу знать о том, как надо воспитывать девочек в пансионах?
– Что за жалкая увертка, чтобы успокоить свою совесть! – сказала она.
– Моя совесть не нуждается в увертках, мадам! – отрезал он. – Я могу быть официальным опекуном Лусиллы, но от меня никогда не требовалось вмешательства в тонкости ее воспитания. А если бы мне это предложили, я без колебаний отверг бы подобную обязанность. Я не умею и не желаю нянчиться с младенцами!
– Даже если это единственный ребенок вашего брата? – спросила она. – Неужели вы не испытываете к ней вообще никаких чувств?
– Да, никаких, – ответил он. – Откуда им взяться? Я почти не знаю ее. Бесполезно ожидать, что я проникнусь к ней слезливой сентиментальностью только потому, что она дочь моего брата. О нем самом мне известно немногим больше, чем о Лусилле, да и то, что я знаю, мне не слишком нравилось. Не хочу сказать, что от него было много вреда, напротив, в нем наверняка было много хорошего, но он был начисто лишен здравого смысла, зато чувствительности и эмоциональности, на мой взгляд, у него было с избытком. Он всегда казался мне нестерпимо скучным.
– Что ж, мой брат тоже представляется мне нестерпимо скучным, – откровенно призналась она, – но, какими бы разными мы ни были, между нами всегда существовала искренняя привязанность друг к другу. Думаю, у братьев с сестрами это должно быть в порядке вещей.
– Возможно, вы знаете своего брата лучше, чем я знал своего. Он был старше меня всего на три года, и, хотя для взрослых такая разница в возрасте – сущий пустяк, в школьные годы она казалась мне настоящей пропастью. В Хэрроу у него завязалась тесная и, на мой взгляд, совершенно идиотская, слезливо-сентиментальная дружба с молодым Элмором. Оба бредили военной службой и по окончании Хэрроу поступили в один и тот же полк. С того времени мы с ним виделись лишь урывками. Он женился на смазливой маленькой клуше; впрочем, она оказалась не такой дурой, как ее сестра, но хитрости у нее было больше, чем мозгов; к тому же она без конца извергала потоки всякой ерунды, которую я терпеть не мог. Я знал, разумеется, когда он покупал поместье Чартли, что его дружба с Элмором оставалась все такой же крепкой, и мне следовало бы догадаться, что эта парочка мечтателей состряпает сумасшедший план по установлению еще более тесных связей, женив наследника Элмора на дочери Чарльза. Хотя для меня остается загадкой, почему Элмор – или Айверли, кем он стал к тому времени – вздумал настаивать на своем драгоценном плане после смерти Чарльза? Разве что для полного счастья ему не хватает только поместья Лусиллы.
