Александр Жарден - Франсуаза Фанфан
– Ну, идем? – спросила она, открывая окно. – Да.
И я увидел, как она бросилась в пустоту. Не успел удержать ее и увидел вновь уже на лужайке под окном. Она смеялась:
– Прыгай, тут невысоко!
В этом была вся Фанфан. Она жила причудами. Была свободна, точно ребенок, который не знает обычаев взрослых. Обезумев от любви, я тоже выпрыгнул из окна.
Июньское солнце уже палило как в июле, но пляж еще не стал пристанищем городских ракообразных, заполнявших его каждое лето. Не было никого, кто отвлек бы нас от нечистых мыслей.
Бросившись в волны, я немного поостыл, и мы вернулись на песок погреться.
– Можешь ты меня натереть? – спросила Фанфан, бросая на меня взгляд, который говорил больше, чем она могла бы выразить словами.
Она легла на спину и протянула мне тюбик с кремом от солнечных ожогов.
– Очень вызывающая просьба с твоей стороны. Если бы я не знал тебя так хорошо, я мог бы вообразить бог знает что…
Собрав в кулак всю свою волю, я начал втирать крем в ее плечи двумя пальцами и решил спуститься до пупка, обойдя груди. Разумеется, я быстро-быстро миновал наиболее соблазнительные места, остерегаясь, как бы к двум пальцам не присоединился третий, ибо за ним полезла бы вся пятерня.
Как будто испытывая наслаждение от моих пальцев, Фанфан закрыла глаза, и на лице ее я смог прочесть выражение сладострастия, смешанного со смертной мукой. Я стал гладить ее помедленней и, пока мои пальцы изучали ее анатомию, задыхался от страсти; но в своем воздержании я испытывал самое тонкое наслаждение. Эти притворно ласковые движения пальцев позволили мне достигнуть вершины блаженства, заключенного в неудовлетворенности. Я упивался медлительными движениями кисти, которые с каждой секундой обостряли мои муки.
Фанфан прикусила нижнюю губу, и мне показалось, что дыхание ее участилось. Но она была одновременно существом небесным и земным. Я не отрываясь созерцал совершенство ее фигуры, стараясь скрыть косые жадные взгляды. Кончиками пальцев – только пальцев! – я исследовал ее красоту, пытался разгадать тайну умопомрачительного тела, проникнуть в загадку его взрывной силы.
– Ты могла бы сбросить несколько килограммов, – небрежным тоном заметил я.
– Знаю, я растолстела…
Фанфан приоткрыла глаза, едва заметно улыбнулась и потянулась рукой к моей руке. Сделав вид, что не заметил этого движения, я убрал руку, чтобы откинуть волосы назад. Она снова улыбнулась. Видимо, обратила внимание на то, как дрожат мои пальцы от прикосновения к ее телу, выдавая мое волнение.
Как бы желая развеять это впечатление, я решительно намазал кремом ее лицо, а когда закончил, лег животом на песок, чтобы скрыть обтянутую плавками напрягшуюся плоть.
– Почему ты лег на живот? – с детской наивностью спросила Фанфан.
– Чтобы спина загорала.
– А-а… – сказала она и спустила лямки купальника.
Белизна ее грудей ранила мне глаза, казалась неприличной. Если бы груди были такими же смуглыми, как руки, они не произвели бы на меня сильного впечатления; а так я видел нечто запретное, скрываемое от глаз прочих смертных мужского пола.
Сгорая от желания и чувствуя, как колотится мое сердце, я попросил Фанфан намазать мне спину кремом. Она согласилась и не стала ограничивать себя двумя пальцами. О эта девичья ладонь!..
Под ее ласками моя решимость слабела. Когда Фанфан добралась до моего затылка, я почувствовал, что настала минута сократить ожидание, столь тягостное как для нее, так и для меня.
Фанфан закрыла тюбик и положила последнюю полоску крема мне на нос, потом засмеялась и побежала к морю, приглашая меня последовать за ней. Я встал и тут услышал, что кто-то меня зовет. Я обернулся и глянул на дамбу.
Это была Лора.
Впоследствии я понял, что она захотела сделать мне сюрприз. Все еще пыталась оживить нашу любовь неожиданными поступками. Так как дома меня не оказалось, она позвонила в гостиницу «Глоб». Трубку сняла Германтруда, которая подтвердила, что я в Кер-Эмма. Проведя два часа в поезде, Лора пришла на дамбу.
Улыбаясь, приблизилась ко мне, но, когда увидела выходившую из воды Фанфан, улыбка исчезла с ее лица.
Протекла самая бесконечная в моей жизни секунда. Фанфан побледнела. Но у Лоры хватило духу не показать свою ревность. Она поцеловала меня в губы, косясь на Фанфан; затем прижалась ко мне и заговорила, поглаживая рукой нарядное платье, которое наконец получила от портного.
– До свадьбы осталось четыре месяца, – небрежно бросила она.
Фанфан слушала, как Лора жаловалась на трудности приготовлений к свадьбе, возмущалась алчностью владельцев ресторанов, клеймила бумажную волокиту в мэрии, иронизировала по поводу церковных порядков.
– Надо по-настоящему любить друг друга, чтобы сочетаться браком, – сказала Лора в заключение.
– Как я тебе сочувствую, – отозвалась Фанфан. Затем она извинилась и сказала, что вынуждена нас покинуть, так как у нее деловое свидание.
– Габилан просил меня зайти к нему за два дня до начала съемок. Так что должна вернуться в Париж.
Фанфан не стала целовать нас на прощанье, пожелала счастливого жениханья и ушла восвояси.
Я остался доволен тем, что появление Лоры не позволило мне нарушить правило, которым я неуклонно руководствовался до той поры. С испугу у меня возникла надежда на соглашательство. Опоздай Лора на несколько секунд – и вся моя жизнь была бы перевернута. Я обругал себя за то, что не устоял перед тюбиком крема от солнечных ожогов, и вернулся к прежнему решению.
Приезд Лоры также оказался благотворным и для сидевшего во мне влюбленного; ведь если бы я по глупости поцеловал Фанфан, то навеки лишился бы той жгучей двусмысленности, которую только что пережил здесь, на пляже. А Лора дала мне возможность вновь испытать подобное счастье.
Бедная Лора, все ее задумки лишь укрепляли мою привязанность к Фанфан. Для нее было бы больше проку, если бы она старалась поженить нас.
Я хотел вместе с Лорой зайти попрощаться с мсье Ти, но Мод этому воспротивилась:
– Он сказал, что хочет поговорить с тобой наедине.
Тогда я оставил Лору в компании Мод и направился в кабинет, который мсье Ти устроил себе в башне заброшенного маяка, торчавшего на прибрежной скале и возвышавшегося над всем городком. Старый воробей собрал там книги, воспитавшие его, как мать воспитывает сына. Думаю, что истинными его родителями были любимые писатели. Среди книг в башне маяка он чувствовал себя в кругу семьи. Беседовал с Монтенем, вмешивался в споры, которые вечно вели между собой Вольтер и Руссо, навещал историков, а иногда знакомил Шекспира со Стендалем. Считал, что писатели могут, перешагнув века, встречаться между собой в его сознании. Мюссе, например, может открыть для себя Цвейга.
