Пьер Лоти - Исландский рыбак
Иногда птенцов собирали всех вместе, и они принимались наблюдать друг за другом, забавно вертя во все стороны головками. Попугайчики то расхаживали по палубе, будто прихрамывая, делая мелкие, суетливые и очень смешные движения, а то вдруг бежали быстро-быстро, торопясь неведомо куда, некоторые падали.
Было и другое развлечение: обезьян-самок обучали разным проделкам. Иные моряки нежно любили своих обезьянок, с восторгом целовали их, а те сворачивались клубком на широкой груди хозяев, глядя на них женскими глазами, немного смешными, немного трогательными.
Когда пробило три часа, писари принесли на палубу две холщовые сумки, запечатанные красным сургучом. На сумках значилось имя Сильвестра. Согласно уставу вся одежда и личные вещи погибшего должны быть проданы с аукциона. Матросы с оживлением обступили писарей. На борту плавучих госпиталей часто можно наблюдать такую распродажу, и это уже ни на кого не производит впечатления. К тому же на этом судне Сильвестра мало кто знал.
Моряки щупали, вертели в руках и наконец покупали его матросские блузы, рубашки, тельники, все равно за какую цену, еще набавляя ее для развлечения.
Дошла очередь и до священной маленькой шкатулки, которую оценили в пятнадцать су. Из нее вынули, чтобы передать семье, письма и медаль, но оставили тетрадку с песнями, книгу Конфуция, нитки, пуговицы, иголки — все мелкие вещицы, положенные предусмотрительной бабушкой Ивонной.
Потом писарь показал две маленькие статуэтки Будд,[42] взятые в какой-то пагоде в подарок Го. Будды выглядели такими забавными, что раздался громкий смех, когда они появились в качестве последнего лота.[43] Моряки смеялись не от бессердечия, а просто по недомыслию.
В завершение всего были проданы сумки; покупатель тотчас зачеркнул прежнее имя и написал свое.
После распродажи палубу тщательно подмели, чтобы не осталось пыли и обрывков нитей.
Матросы снова принялись весело играть со своими попугайчиками и обезьянками.
В один из дней первой половины июня, когда старая Ивонна вернулась домой, соседи сказали, что ее спрашивал какой-то человек из Бюро учета военнообязанных моряков.
Это ее ничуть не встревожило. Семьям моряков часто приходится иметь дело с Бюро учета, а поскольку она была дочерью, женой, матерью и бабушкой моряков, то знала это учреждение уже без малого шестьдесят лет.
Речь пойдет, конечно, о службе внука или, может, о получении небольшой суммы от «Цирцеи» по доверенности. Она привела себя в порядок, надела красивое платье, белый чепец и около двух часов вышла из дому.
Старушка направлялась в Пемполь, семеня по тропинкам меж скал, и все же немного тревожилась, думая о предстоящем визите к чиновнику и о том, что от внука уже два месяца нет писем.
По дороге она встретила своего старого ухажера, очень сдавшего после зимних холодов; он сидел на пороге своего дома.
– Ну что?.. Когда пожелаете… Не стесняйтесь, красавица! — Старик опять намекал на костюм из досок, засевший ему в голову.
Вокруг ей улыбался веселый июнь. На каменистых возвышенностях по-прежнему не было ничего, кроме низкого утесника с золотисто-желтыми цветами, но стоило оказаться в низине, защищенной от морского ветра, как тут же появлялась красивая молодая зелень, цветущие кусты боярышника, высокая пахучая трава. Но она едва замечала все это, поскольку была уже так стара, пережила столько времен года — быстротечных, а теперь сделавшихся и вовсе короткими, точно дни…
Возле ветхих домишек с темными стенами цвели кусты роз, гвоздики, левкои, и даже на высоких, крытых соломой и поросших мхом крышах тысячи мелких цветочков привлекали к себе первых белых бабочек.
Весна здесь, в краю рыбаков, проходила почти без любви, и красивые гордые девушки, сидя у дверей, мечтательно направляли в невидимую даль свои голубые и карие глаза. Молодые мужчины, к которым были устремлены их грусть, их плотские желания, занимались большой ловлей там, в северных водах…
И все же это была весна, теплая, ласковая, волнующая, с легким жужжанием мух, с запахами молодых растений.
Бездушная природа улыбалась старой женщине, бодро шагавшей, чтобы узнать о смерти своего последнего внука. Близилась минута, когда ей будет сообщено о случившемся в далеких китайских водах. Она проделывала тот зловещий путь, который увидел Сильвестр в свой смертный час, проливая последние тревожные слезы: его добрая старая бабушка вызвана в Пемполь, в Бюро учета, где узнает о его смерти. Он ясно увидел, как она идет по дороге, прямая, стремительная, в своей маленькой коричневой шали, в большом чепце, с зонтиком. Это видение заставило его приподняться и скорчиться в страшной муке, в то время как огромное красное солнце экватора во всем своем великолепии проникло, уходя за горизонт, в помещение госпиталя, чтобы увидеть, как умирает юноша.
Но тогда, в его последнем видении, бедная старушка представлялась шедшей под дождем, в действительности же это происходило в веселый, смеющийся день весны…
Подходя к Пемполю, она почувствовала еще большее волнение и ускорила шаг.
Вот наконец она в сером городе, идет по узким гранитным улочкам, на которые падают лучи того же солнца, здоровается со старушками, сидящими у окон. Заинтригованные ее появлением в городе, они спрашивают:
– Куда это ты так спешишь в будний день в воскресном наряде?
Начальник Бюро учета отсутствовал. В его кабинете сидел помощник — неказистый, щуплый паренек лет пятнадцати. Слишком слабый для профессии рыбака, он кое-чему обучился и теперь проводил дни за столом, в черных нарукавниках, царапая пером по бумаге.
Когда она назвала свое имя, он с важным видом поднялся и достал с полки какие-то присланные по почте вещи.
Их было много… Что это значило? Свидетельства, другие документы с печатями, пожелтевший военный билет — от всего этого словно бы пахло смертью…
Он выложил все перед бедной старушкой — у нее помутнело в глазах, тело охватила дрожь. Она узнала два письма из тех, что Го писала ей для внука, — они вернулись нераспечатанными… Так уже было двадцать лет назад, когда погиб ее сын Пьер: письма вернулись из Китая к начальнику Бюро учета, и тот ей их отдал…
Помощник принялся читать менторским тоном:
– Моан, Жан Мари Сильвестр, состоящий на учете в Пемполе, лист двести тринадцать, регистрационный номер две тысячи девяносто один, скончавшийся на борту «Бьен-Хоа» четырнадцатого…
– Как?.. Что с ним случилось, мой добрый господин?..
– Скончался!.. Он скончался, — повторил помощник. Бог мой, он, конечно, был не злой, этот помощник, и если говорил таким резким тоном, то скорее по неразумию маленького ущербного существа. Видя, что она не понимает, он повторил по-бретонски:
