Яна Долевская - Горицвет
— Ну да, ну да, — рассеянно проговорила мама. — Не понимаю только, как она могла не заехать к нам…
Потом вздохнула и приказала Алефтине укладываться.
XLIV
На следующее утро Сом пригнал к воротам Коробейниковского дома весьма вместительную повозку. Весело и возбужденно он помогал маме, Алефтине и Юре выносить из дома вещи, укладывать их в повозку и рассаживать по местам детей.
— Неужто вы не передумали, сударыня, — спросил он маму, уже взявшись за вожжи, — вить на пристани-то почитай сейчас собрался весь уезд, не то что город. Там народ кишмя кишит, как селедка в бочке. Неровен час случится чего, и… помыслить боязно.
— Нет, Сом я не передумала. Везите нас туда.
— А не то, может, на Вилку? Вот и их милость велели мне упросить вас.
— И напрасно, — мягко, но непреклонно заметила мама, — мы поедем на пристань. Раз Жекки там, то я должна… ах, да поехали же скорее.
— Эка напасть, — пробурчал Сом, но покорно направил лошадь в стоорону Николаевской, откуда шла дорога на набережную.
Там он так же прилежно помог Коробейниковым выгрузиться и в последний раз виновато и умоляюще посмотрел на маму. Но мама, коротко поблагодарив его и через него передав наилучшие пожелания Грегу, быстро потащила одной рукой увестистый чемодан, острожно подталкивая другой уцепившихся друг за дружку Степу с Павлушей. Юра, взвалив на плечо мягкий большой узел, почувствовал, что не может двинуться с места. Что-то насильно прижало его спину к жесткому борту повозки.
— Вы бы это…того, — услышал он и увидел склоненное к своим глазам веснусчатое лицо Сома, — коли что узнаете про ихнюю сестрицу, то бишь вашу тетушку, али что еще приключится тут у вас, так дайте знать. Энто для их милости. То бишь, они-то мне ничего такого не приказывали. — Сом запыхтел. — Я сам думаю, что для них энто того-самого… Обещаетесь? — переспросил он, отпустив Юрин рукав.
— Обещаю, — сказал Юра, с трудом понимая, что от него хотят.
— Ну так коли что, бегите прямиком в острог. Тут до него рукой подать. За пожарной каланчой, знаете?
— Знаю.
— Я там завсегда во флигельке при их милости. Спросите Сома, только и делов.
— Хорошо.
Юра поудобней пристроил на плече узел и нетерпеливо бросился догонять своих. Опустевшая повозка Сома дробно застучала колесами по булыжнику, быстро затихнув где-то за деревьями бульвара.
И Юра так и не вспомнил бы об этом неожиданном прощальном напутствии, об этой внезапной просьбе рыжего верзилы и о своем скоропалительном обещании, потому что ничего особенного произойти с ними уже не могло — по крайней мере, Юра так думал, убегая от Сома, — если бы… если бы не еще одна совсем уж непредвиденная встреча.
После того, как они обосновались в толпе, в той большей ее части, что теснилась между подножием берегового склона и деревянными загородками причала, мама дважды оставляла детей на попечение Алефтины, уходя на поиски тети Жекки. Но оба раза возвращалась с напряженным измученным лицом, на котором Юра читал отчаянье. Тети нигде не было. И хуже того, маме не удалось встретить вообще никого из никольских мужиков или тетиной прислуги, никого из тех, кто бы мог пролить свет на обстоятельства отъезда Евгении Павловны из деревни, если такой отъезд все-таки состоялся. Мама судя по всему, уже начала в этом сильно сомневаться. Ее глаза поминутно наполнялись слезами и только присутствие рядом многочисленных свидетелей и плаксивое настроение Павлуши удерживали ее от рыданий. Глядя на нее, Юра больше всего страдал от бездействия. Он хотел помогать ей в поисках, но мама строго настрого запретила отлучаться от Алефтины.
И вот появились солдаты, поручик Малиновский, на душе как-то вдруг полегчало, хотя, кажется, отчего бы. Разговор мамы с поручиком был совсем недолгим. Его прервал очередной истошный вопль, донесшийся из толпы:
— Кажись, баржа! Баржа!..
Глаза людей, собравшихся на пристани, мгновенно обратились к реке. Многие повскакивали со своих мест, стали карабкаться на всевозможные возвышения, чуть ли не на спины соседей, лишь бы разглядеть получше, что делается впереди, за деревянными мостками там, где расстилалась взволнованная ветром свинцовая синь реки.
— Баржа, — подтвердил другой, взвизгнувший голос. — Идеть!
Юра, как ни старался подпрыгнуть повыше, ничего не видел за спинами тесно сгрудившихся людей.
— Да, где же, где? — волновались поблизости.
— Вон она, смотрите.
— Вв самом деле, — тихо сказал поручик Малиновский, отходя в сторону и пытаясь отвести за собой маму.
Но она напротив, высвободив руку, подалась в противоположную сторону — к мосткам, куда в мгновение ока начала неумолимо толкать всех и каждого какая-то совершенно непостижимая, страшная сила. Юра едва успел ухватиться за край маминой юбки, втягиваясь вместе с ней, как в воронку, в взволнованную людскую круговерть.
— Держись за меня, — крикнула мама на ходу.
— Стойте, ввас рраздавят, — донеслось уже откуда-то со спины.
Это кричал Малиновский. Но было слишком поздно. Наэлектризованная самыми невероятными слухами, измученная ожиданием, взбудораженная и напуганная растущим по всему небу кровавым заревом, толпа сплошной движущейся лавиной, как монолитный таран, стремглав ринулась на мостки. Случилось то, чего опасалось дальновидное губернское начальство и что по долгу службы обязан был предотвратить бедный неуклюжий поручик.
Юра плохо запомнил происходившее с ним в те несколько скоротечных минут. Его все время несло, болтало и подбрасывало, а то вдруг зажимало с невероятной силой так, что он начинал задыхаться. Но при всем при этом ему как-то удавалось не упускать из вида ореховый жакет мамы и время от времени прихватывать рукой за ее длинную юбку. Когда впереди послышался деревянный треск и верчение в людской воронке чуть замедлилось, он понял что где-то там ломают загородки, преграждающие сход на причал. Движение остановилось и толпа взвыла.
— Не пущают.
— Круши, ребяты.
— Не дают, ироды.
И вслед за тем послышалось совсем другой, как-то совсем по-другому прозвучавший взволнованный окрик:
— Ввсем стоять, стоять я сказал.
Юра не видел того, кто так кричал, но узнал запинающийся, немного гнусавый голос поручика. Как он сумел оказаться там, рядом со своим взводом, просто уму не постижимо.
— Стоять, скоты, или я пприкажу стрелять.
Толпа ответила ревом. Снова послышался треск ломающихся деревянных загородок, и тотчас воздух разорвала отчетливая, как явь, железная трель офицерского свистка.
