Виолен Ванойк - Мессалина

Место отдыха Байи дышало радостью жизни под ласковым солнцем, у соленого моря, среди зеленеющих скал. Все семьи, принадлежащие к римскому обществу, имели здесь роскошные дома, утопающие в садах с кипарисами и олеандрами. Путеоланский залив с возвышающейся над ним горой Павсилипп и прикрывающим его Мизенским мысом более услаждал взоры римлян, нежели обрывистый берег Сорренто, напротив острова Капри, или полные свежести горные долины в краях альбиков и сабинян. На высоких мысах, господствующих над прозрачной бирюзовой гладью моря, переливающейся под лучами солнца, располагались обширные виллы самых богатых римлян — с выстланными яшмой, порфиром или узорчатой мозаикой полами, с росписями на стенах, со статуями из паросского мрамора в просторных колоннадах. Здесь все дышало роскошью и наслаждением, дни протекали в любовном изнеможении и гастрономических удовольствиях, купании в банях и прогулках под сенью портиков, служивших удобным местом для сомнительных встреч.

Калигула велел соорудить понтонный мост длиною в три тысячи шестьсот шагов через залив между Байями и Путеоланским молом. Деревянный настил был покрыт землей так, что мост являл собою настоящую дорогу в море. Калигула, в венке из дубовых листьев, в болтающейся на плечах златотканой хламиде, со щитом в одной руке и мечом в другой, торжественно открыл этот необычный мост, проехав по нему на своем разубранном коне Инцитате. Множество римлян собралось в заливе, чтобы продемонстрировать свою любовь к цезарю, к ним присоединились и праздные жители богатой Кампании, так что огромная толпа с любопытством и тревогой наблюдала за эксцентричным поведением своего императора. На следующее утро он появился перед публикой в одежде возницы, на колеснице, запряженной парой великолепных коней. Впереди него ехал молодой парфянин со славным именем Дарий, отправленный в Рим в качестве заложника, а за императором следовала преторианская гвардия и приближенные — тоже на колесницах. Среди них можно было видеть сына Луция Вителлия Анния Винициана и трибунов преторианской когорты Корнелия Сабина и Кассия Херею. Последний был верным солдатом Германика. Калигула, которого он знал еще малым ребенком, относился к нему с полным доверием, хотя с некоторых пор безумный император стал то и дело осыпать его насмешками и оскорбительными словами, обзывать его трусом и неженкой, не подозревая, что этим роет себе могилу.

Толпа на всем пути бурно приветствовала императора. Калигула остановил колесницу перед трибуной, устроенной посреди моста, и взошел на нее с частью своей свиты. Он радостно приветствовал Клавдия, который ждал его в тени навеса вместе с Агриппиной, Юлией и Лепидом, мужем почившей Друзиллы.

— Браво, цезарь! — воскликнул Клавдий. — Тебя любят все больше и больше за то удовольствие, которое ты доставляешь народу.

— Не правда ли, император представил римлянам невиданное зрелище?

— Столь блистательным делом ты превзошел подвиги персидского царя, который велел навести понтонный мост между Азией и Европой, — усердствовал Клавдий.

— Так ты полагаешь, мой добрый дядюшка, что я более велик, чем Ксеркс и его отец Дарий?

— Кто посмеет сомневаться в этом, Великий Юпитер, покровитель Рима?

Ответ явно пришелся по душе Калигуле. Он приблизился к краю трибуны и обратился к преторианцам и народу с речью, в которой сравнил себя с Александром Великим, победителем персов, на том основании, что сам он победил парфян, чему доказательством был сопровождающий его молодой заложник.

Пока он говорил, кто-то из преторианцев привел на трибуну старика в греческой тунике и легком плаще, висящем у него на плечах.

— Посмотрите на этого человека, римляне, — сказал Калигула, указывая на старика. — Он — грек. Говорят, математик и звездочет. По звездам он прочитал мою судьбу. Так вот, он заявил моему деду, императору Тиберию, что Калигула скорей на коне проскачет через Байский залив, чем будет императором. Какая непростительная ошибка! Поглядите: на мне императорский пурпур, и я пересек на коне залив, да не один раз. Что ты на это скажешь, Трасилл?

Он торжествующе и вместе с тем свирепо взглянул на старика. Тот упал перед ним на колени и воскликнул:

— Я признаю мою ошибку, цезарь, я ошибся дважды. Вернее, ты оказался сильней судьбы, поскольку ты — бог и изменил свою собственную судьбу.

В порыве страха и подобострастия старик охватил ноги Калигулы и продолжал:

— Я всегда хорошо служил тебе и твоему божественному деду Тиберию, и еще божественному Августу. Ты знаешь о моей преданности, цезарь, и знаешь, что я готов броситься в море, чтобы доказать тебе мою любовь…

Калигула опустил на него жесткий и насмешливый взгляд:

— Я запрещаю кому бы то ни было впредь называть меня Калигулой, — прорычал он. — Не должен же я из-за того, что родился в военном лагере, таскать за собой это смешное прозвище — «сапожок».

Он сделал короткую паузу и медоточивым голосом заговорил вновь:

— Поднимись, Трасилл. Я не покушаюсь на твою жизнь, у меня не так много столь преданных людей, как ты. Но, видишь ли, Трасилл, я хочу испытать твою любовь к цезарю. Сейчас мы отправимся на Мизенский мыс, и я хочу увидеть, как ты кинешься в море из любви ко мне.

Старик побледнел, не смея возражать и ужасаясь тому, какие гибельные слова он произнес.

— Трасилл, — продолжал Калигула, глядя на мертвенно бледного старика, — узнал ли ты по звездам, что сегодня — день твоей смерти? В таком случае, радуйся, ты непременно останешься в живых, ведь ты всегда ошибаешься.

В толпе послышался ропот, когда четверо преторианцев потащили старика к стоящей у трибуны колеснице. Клавдий с трудом унял дрожь, охватившую его при мысли о том, что любое действие и слово, которое, казалось бы, должно понравиться императору, может повлечь за собой гибель сказавшего его. Так, во время болезни императора, столь пагубно повлиявшей на его рассудок, Афраний Потит неосторожно заявил, что охотно отдал бы свою жизнь, чтобы к цезарю вернулось здоровье, а Атаний Секунд, римский всадник, заверил, что, со своей стороны, готов для этого биться на арене. Едва Калигула поправился, как потребовал, чтобы оба они сдержали свое слово. «Высказывать свое мнение — и то большая неосторожность, — думал Клавдий. — Лучше держаться подальше от этого безумца. Но возможно ли это в моем случае?»

— Полагаю, дядюшка, что ты горишь желанием увидеть прыжок нашего звездочета?

Клавдий вздрогнул и пробормотал:

— Ты верно понял, цезарь, я буду счастлив видеть подобное зрелище.

— А вот народ, похоже, не столь удовлетворен. Он вроде бы даже не одобряет своего императора.