Лора Бекитт - Запретный рай
Уже засыпая, Морис очнулся от какого-то звука. Он по сей день жил, как на войне, всегда и везде чутко прислушиваясь к любым шумам.
Открыв глаза, он приподнялся на локте и… остолбенел: в дверях стояла та самая девушка, Моана!
Вскормленная плодами земли и обласканная солнцем, она обладала тем совершенством, какое только способно пожелать мужское воображение. У парижанок не встретишь такой свежей кожи и ясных глаз! Овал лица полинезийки был безукоризненным, а зубы поражали своей белизной. Казавшаяся живой завеса волос прикрывала ее прелестную грудь, а из-под подола юбки виднелись стройные ножки.
Что ей нужно?! У Мориса часто забилось сердце и пересохло во рту Сможет ли она его понять? Он еще недостаточно хорошо знал местный язык.
Молодой человек боялся ее спугнуть, хотя было очевидно, что она пришла к нему с какой-то определенной целью.
— Входи, — сказал он, и Моана переступила порог.
В ней не чувствовалось никакого страха, и вместе с тем она выглядела настороженной.
— Где Атеа?
Морис вздрогнул. Сдался им всем этот Атеа! Он ощутил разочарование и досаду.
— Не знаю.
— Не знаешь? Ты приказал схватить его! Ты можешь его убить?
— Не могу. Я его отпустил.
Сделав шаг вперед, она тряхнула головой.
— Почему ты это сделал?
— Меня попросила та француженка, Эмили. К тому же Атеа не совершил никакого преступления. Мне не за что его задерживать, а тем более убивать.
— Он отверг меня.
— Знаю. Я тебе сочувствую. Однако мне кажется, что такая девушка, как ты, без труда найдет себе другого мужчину.
— После того, как меня бросил Атеа, на мне никто не женится.
— Думаю, ты ошибаешься, — мягко произнес Морис, а после спросил: — Ты собираешься вернуться на свой остров?
— Нет. Я остаюсь на Нуку-Хива.
Морис затаил дыхание. В темных глазах Моаны зияла бездна. Девушка стояла в двух шагах от него и вместе с тем казалась недосягаемой. Внезапно он понял, что желает ее сильнее всех женщин на свете.
— Тебе есть где остановиться?
— Я не думала об этом.
Она не уходила и словно чего-то ждала.
«Страсть — это их жизнь», — так говорили про туземок. Для них не существует завтра, они живут сегодняшним днем. Однако в Моане угадывалась страсть иного рода, разрушительная, похожая на невидимую стрелу, направленную в будущее.
Впрочем сейчас Морису было все равно. Он до боли желал ощутить вкус и запах ее плоти, хотел раствориться в ней, пить ее, словно вино. Через слияние с этой девушкой он мечтал познать простоту, чистоту и цельность жизни.
— Я буду рад, если ты останешься здесь и согласишься стать моей вахине.
Когда он произнес эти слова, Моана поднесла руку к лицу странным жестом, словно пытаясь прикрыть от неведомого ветра пламя своих сверкающих глаз.
— Это невозможно. Я могу принадлежать только тому, кто обладает маной. У тебя она есть?
Морис не удивился. Если б его мечта осуществилась, это было бы слишком большой удачей.
— Вероятно, нет, раз я не знаю, что это такое.
— Люди подчиняются тебе, ты способен вести их за собой?
— Если я прикажу, они пойдут.
— Это не то. Ты должен овладеть их душами.
Капитан усмехнулся.
— Такое мне не по силам. Я не Господь Бог и даже не священник.
Моана помолчала, оценивающе глядя на него. Этот белый был не хуже и не лучше любого другого мужчины. Единственное, что казалось в нем по-настоящему красивым, так это глаза: синие, как океан, и такие же глубокие и прозрачные. А еще ей нравилось, что он не пытается преувеличить свои достоинства, а говорит правду.
В конце концов отныне она должна отдать себя тому мужчине, который поможет ей приблизиться к цели. Если он желает ее тела, она заплатит телом, поскольку больше у нее ничего нет.
— Я буду твоей, если ты докажешь, что ты сильнее Атеа.
Морис встрепенулся.
— Я не смогу сделать это сейчас и не в состоянии справиться один. Атеа наверняка уехал на свой остров, а там он неуязвим в окружении воинов. Но я обещаю тебе попытаться. И я прошу тебя не уходить.
Сказав это, капитан огляделся. Разумеется, он не рассчитывал, что она с ходу согласится поселиться в его холостяцком жилье: не выметенный пол, остатки еды в тыквенной миске, под потолком — паутина. Но Моана ответила:
— Хорошо.
Его лицо осветила улыбка.
— Клянусь, ты не пожалеешь. Я о тебе позабочусь.
Он предложил ей фруктов, и она немного поела. Потом села на кровать и небрежно откинула назад волосы, обнажив свои дивные прелести. При этом у нее был одухотворенный и властный вид, что привело капитана в восхищение.
Морис ожидал, что Моана велит ему лечь на полу, но ошибся: она не стала возражать, когда он сперва медленно опустился на ложе, а после осторожно придвинулся к ней.
Разумеется, капитан попытался воспользоваться ситуацией, но у него ничего не вышло.
Для женщины она была удивительно сильной и так плотно сжимала колени, что он не находил ни малейшей лазейки. Однако Моана была не против, чтобы он целовал ее в губы и ласкал ее обнаженную грудь, и, делая это, Морис сгорал от неутоленной страсти. Он окунулся в бездну терпких запахов, пылких прикосновений, отчаянных вздохов. Плоть Моаны отвечала ему, и это сводило его с ума.
Они оба метались в темноте комнаты на горячем как печка ложе, но если при этом он не помнил себя, то она ни на миг не утратила власти над своим существом.
Потом Моана уснула в его объятиях, а Морис до утра не сомкнул глаз, мучительно ощущая ее дразнящую близость, глубокое чувственное дыхание, теплое прикосновение ее гибкого тела и шелковистых волос.
Он думал, что на рассвете она, как другие женщины, приготовит ему еду, но Моана сказала:
— Дочь вождя не прислуживает чужим мужчинам.
— Сдается, мы не совсем чужие, — с улыбкой промолвил Морис.
Моана посмотрела ему в глаза и ничего не ответила. Когда молодой человек попытался притянуть ее к себе, она сделалась неподатливой и колючей, уперлась рукой ему в грудь и с силой оттолкнула. Он смирился, тем более, что для объятий уже не осталось времени.
— Что же ты будешь делать целый день, пока я на службе?
— Не знаю.
Больше всего на свете Морис боялся, что она исчезнет так же внезапно, как появилась, и его посетила мысль отвести девушку к отцу Гюильмару. К его удивлению, Моана сразу же согласилась.
Когда они вышли на улицу, Мориса шатало, как после морской качки. Тем не менее он по-новому смотрел на этот огромный дикий сад, на вонзавшиеся в небо и похожие на акульи зубы зазубренные пики, на пассатные облака, бегущие своей вечной дорогой, на защитный барьер кораллового рифа. Возможно, правы те, кто считает, будто человеческое счастье измеряется не материальным благополучием, а душевным спокойствием. Если его вообще можно измерить.
