Шеннон Дрейк - Неповторимая
Решив ответить с достоинством и не поддаваться взрывам ярости и страха, которые так легко завладевали ею в присутствии Дэвида, Шона снова попыталась освободиться, и Дэвид отпустил ее. Она отступила на несколько шагов назад и остановилась, глядя ему в лицо.
— Поступайте, как вам будет угодно, лорд Дэвид Даглас. Появляйтесь в этой комнате и исчезайте, а я всеми силами постараюсь не умереть от потрясения при ваших внезапных появлениях, пока мы не доведем дело до конца. Только держитесь на расстоянии, лорд Даглас, и больше я не стану возражать. Мы выясним, что же случилось в прошлом и что происходит сейчас.
— Да, Шона, я буду держаться от тебя подальше. И тебе советую помнить об этом.
— У меня нет привычки появляться в комнатах через окна и садиться на тебя в постели.
— Да, но ты научила меня способу встречаться тайно, под покровом ночи.
Чувство вины вернулось к ней. Шона с досадой поняла, что даже злость на Дэвида вызывает у нее желание прикоснуться к нему. Ей хотелось ударить его, а потом… Ощутить прикосновение его руки. Она пылала — от гнева, смешанного с возбуждением и желанием.
Шона осторожно попятилась.
— Хочешь получить подушку и одеяло и устроиться у камина?
— Нет. А ты?
Она затаила дыхание.
— Не собираешься ли ты сказать, что намерен спать… в постели?
— Согласись, постель принадлежит мне, — вежливо напомнил он.
Будь он проклят!
— Тогда возле камина буду спать я, — услышала Шона собственный голос.
— Располагайтесь, миледи, как вам будет угодно.
Она сдернула с кровати подушку и стащила стеганое одеяло, а затем попыталась устроиться поудобнее в кресле у огня.
Дэвид снял плащ и сапоги и улегся в постель.
— Спокойной ночи! — любезно пожелал он.
— Иди к черту!
Он не отозвался, вытягиваясь и устраиваясь поудобнее.
Шона не могла поверить в реальность происходящего. Минуты ночи убегали одна за другой. Дэвид закрыл глаза. Он явно не испытывал смущения. Шона заерзала в кресле. Но он спал, а может, делал вид. Шона вертелась, в кресле оказалось очень неудобно лежать. Наверняка было бы лучше попытаться заснуть рядом с ним в постели. Нет, это невозможно!
Она сбросила подушку и одеяло на пол у камина и попыталась свернуться клубком. Каменные плиты казались ледяными. Глядя на огонь, Шона помолилась о том, чтобы к ней поскорее пришел сон.
Он не спал — заснуть оказалось совсем не просто. Он лежал неподвижно, решив, что Шона сочтет его мирно спящим. Когда она прекратила попытки улечься в кресле и свернулась на полу, Дэвид еще долгое время не шевелился.
Помедлив, он сел, не сводя глаз с лежащей на полу Шоны. Он испытал досаду и нетерпение, чуть не поддавшись искушению поднять ее и уложить в теплую и мягкую постель рядом с собой. А потом… Для него будет лучше, если Шона так и не догадается, какому испытанию подвергает его. Когда-то влечение к ней повергло Дэвида в пламя и заставило вынести все муки ада. Дэвид улегся на подушку и крепко зажмурил глаза. Он прижал большой и указательный пальцы к виску, словно стараясь приглушить нарастающую боль.
За прошедшие годы ему сотни раз приходилось заново проживать страшную ночь…
Каждый раз он мысленно видел Шону — такой, какой она пришла к нему. По потайной лестнице. Видел, как она застыла, озаренная лунным светом, и прошептала его имя:
— Дэвид!
А потом он согласился спуститься за ней в конюшню…
Он закрыл глаза, жалея, что с поразительной ясностью помнит все случившееся той ночью. Он знал, что будет помнить о ней всегда — не упустит ни единого слова, ни единого вздоха или движения. Того, как он появился в конюшне. Как пил вино, поднимая вместе с Шоной бокал.
Помнил спор про Алистера.
К чему такое нелепое лицемерие? К чему эта ненависть? Он пытался уйти. Да, он не кривил душой — он действительно хотел уйти. Но она окликнула его.
— Я и вправду готова показать… отдать тебе все, что предлагаю…
Ощущения стали невыносимыми. Она была в его объятиях, он чувствовал ее губы, а потом уложил ее на жесткое ложе в конюшне и позабыл обо всем на свете. Он знал, что его опоили, но снадобье придало ему беспечности. Как странно, что он до сих пор помнит каждую подробность той ночи. Помнит, видит ее, чувствует…
Она металась, пока он целовал ее, не в силах насытиться даже ее губами. Ее рубашка сбилась. Он потянул ее выше, лаская ладонями обнаженные бедра с возрастающей страстью и требовательностью. Его халат распахнулся. Он впился губами в ее шею. Она что-то зашептала, но он не разобрал слов. Он спустил рубашку с ее плеча, обнажая грудь. Обхватив ртом ее сосок, он принялся дразнить затвердевшую бусинку языком. Она стонала и содрогалась, вдавливая пальцы в его плечи. Он рванул ее рубашку вверх, открывая бедра и живот и зарываясь лицом в нежную, податливую плоть, погружая пальцы в черный треугольник волос, пока не коснулся ее с невыносимой нежностью. Дрожь прошла по ее телу, у нее вырвались слова — бессмысленные и беспричинные…
— …только покажу тебе… — выдохнула она.
Кожа ее живота оказалась неправдоподобно нежной и шелковистой. Он скользнул по ней губами, прижался, впитывая вкус и запах. Движения его пальцев стали смелее, настойчивее, как и прикосновения губ. Она переполняла его, она стала каждым его вздохом, каждой лаской, каждым ударом сердца — нежная, благоуханная, манящая. Она приподнималась под ним и извивалась; слова перестали срываться с ее губ. Он слышал ее лихорадочное дыхание, чувствовал, как ее пальцы вонзаются ему в плечи, перебирают волосы. Неожиданно она вскрикнула и застыла, и ее сладость вновь заполнила его, сводя с ума. Приподнявшись, он раздвинул коленом ее бедра. Она не открывала глаз; ее лицо было бледным и прекрасным. Он застонал с дрожью, которая, казалось, нарастала в нем с вулканической силой, забыл обо всем и глубоко вонзился в нее.
Звук, вырвавшийся у нее, был вздохом — не более того. Он вновь взглянул ей в лицо. Она открыла глаза и теперь смотрела в никуда.
— Шона…
Ее имя с болью сорвалось с его губ: он не собирался заходить так далеко. Но не смог удержаться. И тем не менее он не опомнился, не прислушался к голосу рассудка — потому что рассудок в эту минуту не имел значения. Он желал ее, не мог оторваться, хотел заполучить ее целиком. Это желание возникло с мучительной остротой и отчаянием. Какой-то частью сознания он злился на себя: он человек, а не зверь, не способный мыслить и сдерживаться. Но гнев ничего не менял, как и боль, которую он, должно быть, причинил ей. Она вздрогнула, но он не отпускал ее. Внезапно она вскрикнула, крепко обняла его и прижалась лицом к его плечу. Ее пронзила боль; он не мог отстраниться, потому что она вдруг последовала за ним, прижимаясь все крепче. Ярость и вожделение свели его с ума, он задвигался с лихорадочной энергией, проникая, заполняя собой, спеша, наслаждаясь каждым движением и желая все большего. Дикое наслаждение стремительно нарастало в нем. Он смутно замечал, как собирается под ними в складки грубошерстное одеяло. Мир вокруг по-прежнему сладко пах свежескошенным сеном, но еще слаще был аромат цветов, женщины и влаги, пропитавшей их ложе.
