Диана Гэблдон - Барабаны осени. О, дерзкий новый мир!
И она каждый день молилась за них — за своих мать и отца… ее отца. Это была другая часть дела. Дядя Джо тоже знал правду о ее родителях, но только Роджер мог по-настоящему понять, что произошло; только Роджер тоже умел слушать камни.
Никто не смог бы пройти через испытание вроде этого так, чтобы оно не оставило в нем следа. И он не смог, и она. Роджер хотел, чтобы Брианна осталась после ухода Клэр, но она не смогла.
У нее есть дела дома, объяснила она ему, дела, которые нельзя откладывать, ей необходимо закончить учебу. Это было правдой. Но важнее было то, что ей нужно было уехать — уехать подальше от Шотландии и каменных кругов, вернуться туда, где она могла излечиться, могла начать заново строить свою жизнь.
Если бы она осталась с Роджером, она не смогла бы забыть все это, ни на мгновение. И это было еще одной стороной вопроса, последний кусочек ее трехчастной головоломки.
Он защищал ее, помогал ей. Мать Брианны доверила ее его заботам, и он делал это от всей души. Но почему он делал это — потому что дал слово Клэр, или потому, что сам того хотел? В любом случае, это не было началом общего будущего, поскольку на них обоих лежал сокрушительный груз обязательств.
Если бы у них было будущее… и именно поэтому она не могла ему написать, потому что как она могла сказать хоть что-то, в чем не прозвучала бы надежда и ее собственный полный идиотизм?
— Уходи, и тогда ты сможешь вернуться и сделать все как надо, — пробормотала Брианна и сморщилась при этих словах. Дождь все еще моросил, охлаждая воздух настолько, что можно было нормально дышать. Это было как раз перед закатом, подумала она, но воздух еще был достаточно теплым, чтобы влага осела и сконденсировалась на ее холодном лице; маленькие капли набухли и побежали по шее одна за другой, впитываясь в хлопковую футболку, в которой она спала.
Она хотела оставить в прошлом события прошедшего ноября; просто забыть о них. Позже, когда пройдет достаточно времени, они, возможно, смогут снова сблизиться. Не как актеры, вместе играющие драму ее родителей, а как участники своей собственной пьесы.
Нет, если что-то и произойдет между ней и Роджером Уэйкфилдом, это уж точно будет по их собственному решению. Но все выглядело так, словно она должна была использовать свой шанс выбора сейчас, и такая перспектива вызывала у нее щекотку в животе.
Брианна провела ладонью по лицу, размазывая дождевые капли, и влажной рукой пригладила непослушные волосы. Если она не собирается больше спать, то вполне может поработать.
Она оставила окно открытым, не тревожась о том, что на полу будет лужа. Она чувствовала себя слишком встревоженной, чтобы запечатываться в доме, дыша искусственным воздухом.
Включив настольную лампу, она открыла учебник математики. Одним из маленьких и неожиданных вознаграждений за ее решение сменить направление занятий было открытие того факта, что высшая математика действует на нее успокаивающе.
Когда она вернулась в Бостон, одна, и снова принялась за учебу, ей показалось, что инженерное дело куда безопаснее истории; тут все основано на твердых фактах, все неизменно и непреложно. И все поддается проверке. Она взяла карандаш, неторопливо заточила его, наслаждаясь процессом подготовки, потом склонила голову и углубилась в первую задачу.
И постепенно, как это и всегда бывало, покой нерушимой логики чисел сплел в ее уме привычную паутину, ловя ненужные мысли, укутывая тревожащие эмоции в шелковые нити, словно они были мошками. Вокруг центральной оси задачи вращались эти нити, правильные и прекрасные. И лишь одна маленькая мысль избежала их ловушки, трепеща в мозгу Брианны, словно крошечная бабочка.
«Я рад, что ты это сказала». Она тоже была рада.
* * *Июль 1969.
— Он что, говорит, как битлы? Ой, я просто умру, если он говорит, как Джон Леннон! Ты помнишь, как он выговаривает: «Это мой де-ед»! Я просто валюсь с ног от восторга!
— Он говорит совсем не как Джон Леннон, черт тебя побери! — прошипела Брианна. Она изо всех сил вытягивала шею, выглядывая из-за бетонной колонны, но международный терминал был пока что пуст. — Ты вообще понимаешь, какая разница между ливерпульцем и шотландцем?
— Не, — весело откликнулась ее подруга Гэйл, ероша свои светлые волосы. — По мне, все англичане говорят одинаково. Я готова слушать их без конца!
— Он не англичанин! Я объясняла тебе, он шотландец!
По взгляду Гэйл было совершенно ясно, что она окончательно перестала что-либо понимать.
— Шотландия — часть Англии, я смотрела по карте!
— Шотландия часть Великобритании, а не Англии!
— Да какая разница? — Гэйл высунулась из-за колонны. — Почему мы стоим здесь? Он нас не увидит!
Брианна нервным жестом пригладила волосы. Они стояли за этой колонной потому, что она совсем не была уверена в том, что ей хочется, чтобы он их увидел. Впрочем, теперь уже можно было не прятаться, — измученные долгим перелетом пассажиры, нагруженные багажом, уже начали просачиваться сквозь двойные двери.
Она позволила Гэйл вытащить ее на середину зала для встречающих, хотя и бурчала что-то себе под нос. Гэйл болтала без передышки.
Да, язык подруги Брианны явно вел двойную жизнь; хотя в классе Гэйл всегда умела рассуждать сдержанно и логично, тем не менее ее главным достоинством было умение говорить в компании сколько угодно и на любую тему. Именно поэтому Бри взяла ее с собой в аэропорт, встречать Роджера; присутствие Гэйл гарантировало, что в разговоре не возникнет неловких пауз.
— Ты уже занималась с ним этим?
Брианна резко повернулась к Гэйл, изумленная.
— Занималась чем?
Гэйл округлила глаза.
— Ну… играла в блошки? Только честно, Бри!
— Нет. Конечно, нет! — Она почувствовала, как к ее щекам хлынула кровь.
— Но ты собираешься?..
— Гэйл!
— Ну, я просто хотела сказать, у тебя ведь есть своя квартира, и все такое, и никто не…
И именно в этот неловкий момент появился Роджер Уэйкфилд. На нем были белая рубашка и потрепанные джинсы, и Брианна, должно быть, окаменела, увидев его. Голова Гэйл мгновенно повернулась вслед за взглядом Брианны.
— О-о! — восхищенно выдохнула девушка. — Так это он? Он похож на пирата!
Он и в самом деле был похож, и Брианна почувствовала, как ее желудок опустился на дюйм или два. Роджер был тем, что ее мать называла «черный кельт», — с гладкой оливковой кожей и черными волосами, и глазами, «намазанными сажей», — их окружали густые черные ресницы, и казалось, что они должны быть голубыми, но они имели удивительно глубокий зеленый цвет. С довольно длинными волосами, падавшими на воротник рубашки, встрепанный и небритый, он казался не просто распущенным, но даже слегка опасным.
