Филиппа Грегори - Широкий Дол
– Я не согласна с подобным устройством дел! – с ходу заявила Селия. Голос ее звучал пронзительно и жестко. – Этот договор подписан не будет! Я такой судьбы для Джулии ни в коем случае не желаю!
Гарри удивленно вытаращил свои голубые глаза.
– Но договор уже подписан! – сказал он. – Сегодня мы подписали все документы, и отныне право наследования передано совместно Ричарду и Джулии. Наши дети будут сонаследниками.
Селия вскрикнула – тонко, жалобно, точно зверек, угодивший в капкан. Некоторое время она стояла совершенно неподвижно, не сводя глаз с лица Гарри, по-прежнему перепачканного маслом и крошками печенья. Меня сковал ужас, и я ничего не могла придумать, чтобы заткнуть Селии рот. Впрочем, она больше не кричала. Она вообще не издавала ни звука. Видимо, страх перед тем неведомым злом, что таилось по углам нашего дома, лишил ее способности говорить, хотя рот у нее был по-прежнему приоткрыт, но она лишь тихонько ныла, хныкала, как ребенок, прищемивший дверью палец. И смотрела то на Гарри, неподвижно возвышавшегося во главе стола, то на меня, безмолвно стоявшую с нею рядом. Наконец ее охваченный паникой мозг сумел-таки отыскать одно-единственное, нужное ей слово. «Джон!» – воскликнула она и, подхватив шелковые юбки, стрелой вылетела из комнаты.
Гарри проглотил то, что еще оставалось у него во рту, и дико на меня глянул.
– Что это с ней? Что у вас случилось? – спросил он. – Что ты ей сказала?
Я пожала плечами, как деревянная, совершенно их не чувствуя. Лицо у меня наверняка было белым как простыня. Я чувствовала, что все мое самообладание, все мои душевные силы куда-то утекли, просочившись, как песок сквозь пальцы.
– Слушай! – сказала я и тут же сама услышала, как грохнула дверь в западном крыле. Я сразу вспомнила о том, что в письменном столе у меня лежит связка писем, написанных Селией Джону, но так им и не полученных, и, не сказав Гарри больше ни слова, я ринулась следом за Селией. Но в кабинете было темно, и ее там не оказалось.
Я громко ее окликнула, но ответа не получила. Я просто представить себе не могла, где она может быть. Я проверила свою гостиную – Селии не было и там, хотя камин был разожжен и свечи горели. Я взлетела по лестнице в спальню, потом заглянула в комнату Джона; я даже сбегала в детскую и увидела, что мой сын сладко спит, похожий на взъерошенного ангела. Селии не было нигде. И тут я услышала стук колес по плитам конюшенного двора и подбежала к окну. Она уже садилась в карету.
– Селия! – крикнула я. – Подожди! – Пальцы у меня дрожали от отчаяния, и мне не сразу удалось открыть задвижку окна. Наконец окно распахнулось настежь, и я заорала: – Остановитесь! – Конюхи, услышав меня, посмотрели вверх; они как раз закрывали ворота. – Остановитесь! Погодите! – снова закричала я.
В окошке кареты показалась голова Селии, и было ясно, что она приказывает кучеру немедленно ехать вперед. Я хорошо знала этого парня. Это я лет шесть назад помогла ему устроиться на работу в нашей усадьбе, когда мой отец подыскивал нового конюха. Я сказала отцу, что Бен как раз из тех людей, которые способны «зачаровывать» лошадей, чтобы те спокойно ходили в упряжке. А вот фамилию его я сейчас никак вспомнить не могла. Он всегда был «кучером Беном». Однако я знала, что он родился и вырос в Широком Доле. Но ведь это я тогда помогла ему с работой. Это я платила ему неплохое жалованье. И я была уверена, что он остановится. А тогда Селии все же придется вылезти из кареты, и мы с Гарри уж как-нибудь постараемся ее умилостивить, или запугать, или запутать, или смутить, но в итоге тем или иным способом вышибем из нее и это показное мужество, и столь не свойственную ей активность. И тогда я – безжалостный плуг, острая коса – смогу и дальше вести свою прямую борозду, свой ровный покос, что бы ни возникло у меня на пути.
– Кучер Бен! – крикнула я звонко. – Погодите! Я уже спускаюсь!
Я захлопнула окошко и ринулась вниз по лестнице. Мне потребовалось меньше минуты, чтобы оказаться внизу и выбежать на конюшенный двор. Но стук колес уже слышался за домом, я успела увидеть только, как мелькнул и исчез за поворотом задний фонарь. Карета быстро удалялась по подъездной аллее, потом, судя по звуку, свернула в сторону деревни, и я поняла: Селия направляется в Бристоль, к Джону.
– Стой! – взвизгнула я, точно торговка рыбой, навстречу апрельскому ветру и ночной темноте, беспомощно глядя на удаляющиеся огоньки кареты. Потом поискала глазами кого-нибудь из конюхов, чтобы послать его вдогонку, остановить карету и сказать, что мисс Беатрис требует, чтобы кучер Бен немедленно вернулся назад. Но сердитые приказания так и не успели сорваться с моих губ, и бешеный гнев стих в моей душе. Я стояла совершенно неподвижно в ночной тиши и дрожала от холода, исходившего, казалось, прямо из моего заледеневшего сердца.
Я поняла, почему кучер Бен не остановился.
Я вспомнила, как его фамилия.
Его фамилия была Тайэк.
Кучер Бен был племянником дедушки Тайэка!
Я повернулась и медленно-медленно вернулась в дом. Гарри все еще сидел за столом, но есть перестал – видимо, его все-таки встревожило поведение жены.
– А где Селия? – спросил он.
– Уехала, – тяжело обронила я и рухнула на стул в торце стола. Мы с Гарри смотрели друг на друга через весь длинный обеденный стол, как в тот вечер, когда впервые занимались любовью в лощине среди холмов. Мне казалось, что все это было давным-давно и страшно далеко отсюда. Гарри поставил передо мной графин с порто, и я, выбрав чистый бокал, щедро плеснула в него вина и залпом выпила. Порто согрел мне горло и желудок, но так и не смог растопить тот ледяной комок страха, что тяжело висел где-то под ребрами. Разве могло тогда нам прийти в голову, что один-единственный полдень, проведенный в сладких любовных ласках, так далеко нас заведет? Каждый шажок на этом новом, неизведанном пути казался нам таким легким, таким безопасным. Однако шаги следовали один за другим, и теперь тот золотоволосый юноша, который когда-то вызвал в моей душе безумную страсть, превратился в толстого, быстро стареющего сквайра. Слишком глупого, чтобы солгать собственной жене. Слишком несообразительного, чтобы справляться с собственными проблемами. И куда исчезла та прелестная девочка, что была способна вскружить голову любому? Она исчезла. Я где-то ее потеряла. Точнее, она умерла, но не сразу, а по частям – частично еще той осенью, когда подстроенное падение с лошади явилось причиной смерти ее отца. Затем погибла еще какая-то ее часть – когда она заманила в ловушку своего юного возлюбленного и ему перерубило ноги. Она почти совсем погасла, точно свеча, когда ее пламени коснулся последний, предсмертный, вздох ее матери. Так капля за каплей, как тают сосульки, растаяла и та юная девушка, какой я была когда-то; и только самая главная ледяная сосулька, в которую превратилось мое сердце, таять не желала.
