Филиппа Грегори - Широкий Дол
Пальцы мои, как когти, до боли впились в кору – только так я могла заставить себя стоять на ногах и сохранять здравомыслие. Но я чувствовала себя настолько больной от этих душевных страданий, от этой беспросветной черноты, что могла лишь стоять, не двигаясь с места. Я даже домой не могла пойти. Впервые в жизни я мечтала просто уснуть прямо здесь, на этой милой моему сердцу влажной земле Широкого Дола, и никогда больше не просыпаться, не чувствовать этой боли и этого одиночества. Я стояла, прислонившись спиной к дереву и испытывая нестерпимую душевную боль и невыносимую печаль, и мне казалось, что я угодила в капкан, и ноги мои переломаны, и моя кровь вытекает на землю, а я в ужасе смотрю, как она течет, и не могу пошевелиться. Я действительно чувствовала себя так, словно истекаю кровью и скоро умру. Вся моя мудрость, вся моя любовь и здравое отношение к Широкому Долу куда-то исчезли, вытекли из меня; единственное, что мне осталось, это пустые знания, которыми любой дурак может наполнить свою голову. Например, Джон Байен или Гарри. Такие люди никогда не слышат, как бьется в глубине земли темное сердце Широкого Дола. Но теперь и я уже не могла больше услышать его мощного биения.
Отрезвил меня холод. В какой-то момент я, видимо, все же сползла по стволу и теперь стояла на коленях. Земля была влажной, и платье мое быстро пропиталось водой и покрылось грязными пятнами. Оказалось, что солнце уже клонится к западу; подул промозглый ветерок, как это часто бывает весной ближе к вечеру. Этот ветер подействовал на меня, как вылитый на голову кувшин холодной воды. Я встряхнулась, точно мокрый щенок, и неловко поднялась на ноги. Они совершенно затекли и слушаться не желали, так что я, прихрамывая, как дряхлая старуха, стала осторожно перебираться через реку по стволу поваленного дерева, а потом двинулась к дому, по-прежнему неуклюжая, медлительная, совершенно замерзшая и по-прежнему чувствуя себя старухой, а отнюдь не гордой основательницей рода. Не матриархом из моих фантазий, не окруженной детьми и внуками счастливой прародительницей, потомки которой будут вечно править Широким Долом. Нет, скорее я чувствовала себя побежденной жалкой каргой, которой до смерти рукой подать, которая к этой смерти готова и, мало того, страстно ее жаждет.
Неделей позже пришла почта, и я перестала думать о смерти, получив документы об изменении права наследования. Наконец-то дело было завершено! Я так впилась в эти бумаги глазами, словно они были пищей для моего голодного разума. Отныне права наследства переходили от Чарлза Лейси Джулии и Ричарду. И свидетельствовали, что первый же ребенок Джулии или Ричарда, девочка или мальчик, навечно обретает права наследования. Я улыбнулась. Что ж, вполне может статься, что на свет появится еще одна «мисс Беатрис», которая станет полноценной хозяйкой Широкого Дола. Если мой первый внук окажется медноволосой девочкой с зелеными, чуть раскосыми глазами, то именно она будет владеть этой землей по праву, и за это право ей не придется платить ни гроша. Она унаследует эту землю, она будет ездить по ней верхом, не чувствуя ни малейшей угрозы и, напротив, чувствуя себя хозяйкой всего этого. А если она унаследует мою смекалку, то вый-дет замуж за какого-нибудь бедного сквайра и родит для Широкого Дола детей, а самого мужа спровадит куда-нибудь в Ирландию или в Америку, смутно пообещав ему вскоре за ним последовать и отнюдь не собираясь свое обещание выполнять. И если она унаследует мой характер – но, в отличие от меня, не станет разбивать себе сердце и тратить свои мозги на решение бессмысленных задач, – то будет испытывать радость и воодушевление, чувствуя полную свободу на своей любимой земле. И люди Широкого Дола тоже будут радоваться тому, что у них такая хорошая хозяйка, щедрое жалованье и стол никогда не пустует.
К свидетельству об изменении прав наследования был пришпилен договор, который должен будет воплотить все это в жизнь. Это был наполовину исписанный лист тонкого пергамента, по краям которого виднелись, как обычно, многочисленные красные печати и сверкающие ленты; он содержал всего несколько важных, хотя и достаточно простых, пунктов, в которых перечислялось, что мы получаем и сколько все это будет стоить.
Документ гласил, что данный договор заключен между Ричардом МакЭндрю и Джулией Лейси, которым в настоящий момент один год и два года соответственно, о том, что поместье Широкий Дол, в дальнейшем именуемое Поместье, будет принадлежать им обоим совместно, то есть будет совместно ими унаследовано, а в дальнейшем перейдет по наследству первому ребенку, рожденному в законном браке того или другого из сонаследников.
Я держала этот документ спокойной рукой, вдыхая запах воска и чувствуя на ощупь благородный мягкий пергамент. Шелковые красные ленты на нижнем краю грамоты казались теплыми. Я едва пробежала глазами содержание документа; пока что я просто наслаждалась самим его существованием, которое так дорого мне стоило.
Склонив голову, я прижалась к документу лицом. Пергамент тоже казался теплым, но с отчетливой текстурой, да и печати на нижнем краю листа царапались, как короста. От шелковых лент исходил слабый запах духов, словно их покупали «на ярды» у какого-нибудь разносчика, который духи и пудру хранит в одном ящике с шелками. Слеза скатилась по моей щеке, и я, подняв голову, поспешно стерла слезинку, чтобы не оставить на драгоценном документе грязного пятна. Всего одна слезинка, да и ее я обронила скорее от облегчения, сознавая, что теперь вся эта борьба закончена и можно немного отдохнуть. Или же потому, что чувствовала себя победительницей, несмотря ни на что. Я и сама не смогла бы сказать с уверенностью, что вызвало у меня слезы. Та невнятная боль, которая отрезала меня от Широкого Дола, словно отрезала меня и от собственной души, и я уже не могла толком понять, выиграла я или проиграла. Теперь мне оставалось только идти вперед, вперед и вперед. Я стала острым плугом в борозде, острой косой в поле. Я уже не могла бы сказать, не разрежу ли я лемехом какую-нибудь жабу, не изуродую ли блестящим лезвием притаившегося в траве зайчишку, не окрасится ли это смертельно опасное лезвие моей собственной горячей кровью.
Затем я позвонила и заказала карету, намереваясь сегодня же ехать в Чичестер, и попросила Страйда позвать Гарри. Мне было нужно, чтобы Гарри сопровождал меня в город, ибо это дело было слишком важным для нас обоих.
И, разумеется, перед самым последним и самым простым препятствием Гарри вдруг заупрямился. Но я все же настояла на поездке.
– Зря мы все-таки не подождали возвращения Джона! – уже вполне успокоившись, сказал он, когда мы колыхались по подсохшей дороге, ведущей в Чичестер. Вокруг на равнинах раскинулись прелестные деревушки, и мы медленно проезжали мимо них по верхней дороге, тянущейся по щеке холма.
