Филиппа Грегори - Широкий Дол
На Чарлза Лейси, который вполне мог явиться в Широкий Дол как хозяин после смерти Гарри и мог бы даже вышвырнуть меня оттуда, я обрушила буквально ливень из денег Джона, не оставив себе ни гроша. Ни гроша для Широкого Дола. Одним расточительным жестом я швырнула состояние МакЭндрю под ноги своему кузену, оставив Широкий Дол без защиты, без запасного капитала.
И мне пришлось написать еще одному лондонскому банкиру, чтобы выяснить возможность нового залога: мне необходимо было купить новое стадо взамен того, которое нам пришлось продать по невыгодной цене. Это было насущно необходимо, но я надеялась, что, возможно, сумею вскоре вернуть потраченное.
А между тем в лечебнице доктора Роуза выздоравливал мой муж. Его руки перестали дрожать, глаза утратили лихорадочный блеск. За своим зарешеченным окном он видел зеленеющие деревья, слышал крики грачей, таскающих ветки для гнезд, и неумолчное воркование лесных голубей. Он еще не знал, что стал нищим. Он еще не знал, что я, по сути дела, уничтожила его. Но он упорно поправлялся, набирался сил и даже обо мне теперь думал не с таким ужасом и отвращением.
«Он, похоже, пришел к выводу, что несчастья последних месяцев не были сознательно вами подстроены, – писал доктор Роуз со свойственным ему тактом, – и теперь считает вас обыкновенным, смертным человеком, а не ведьмой. Я знаю, как сильно вас это огорчало, и думаю, вам приятно будет узнать, что эти его иллюзии и заблуждения так быстро развеялись».
Я улыбалась, читая это. Надежда на то, что Джон сумеет полностью восстановиться и вернуться к нормальной жизни, была весьма хрупка; все это может рухнуть в один момент, стоит ему обнаружить, что он стал нищим и живет в Широком Доле из милосердия. Что в моей власти не дать ему даже нескольких медяков, чтобы он мог отправить письмо отцу, пока я не проверю, о чем он ему написал.
«Я думаю, он скоро будет вполне готов вернуться домой, – писал доктор Роуз. – Я уже обсуждал это с ним, и он уверен, что сумеет вести дома обычную жизнь, не испытывая при этом потребности злоупотреблять алкоголем. В настоящее время он полностью воздерживается от алкоголя, хоть и видит за столом разнообразные напитки. Это означает, что он вполне способен сопротивляться своему пагубному влечению. Дома он, по всей вероятности, сможет порой даже выпить бокал вина вместе с родными и друзьями, и ни к каким дурным последствиям это не приведет. Во всяком случае, сам он уверен, что вполне научился с этим справляться, и я полагаю, что он прав».
Я кивнула и аккуратно сложила письмо.
Джон, возможно, больше и не испытывает передо мной безумного страха, но он по-прежнему ненавидит и презирает меня. Мне даже стало не по себе при мысли о том, как сильно он, должно быть, ненавидит меня сейчас, после того как по моей команде его связали, напичкали наркотиком и заключили в комнату с зарешеченными окнами. И я в свою очередь ненавидела и боялась его. Если бы я была вольна в своих поступках, он никогда бы не вернулся домой, мой умный, ловкий, сообразительный муж с такими проницательными голубыми глазами. Ведь на его стороне была мужская власть, мужские законы и мужские традиции, и вот их-то я и боялась. Кроме того, Джон теперь прекрасно знал, что я из себя представляю; он очень многое понял – или догадался, – и я боялась того яркого света, который он способен пролить на некоторые события моей жизни. Если бы я была вольна в своих поступках, Джон вполне мог бы остаться за решеткой навечно. Но я выбрала для осуществления своей цели не самого удачного врача. Доктор Роуз был хорошим практикующим врачом, симпатизирующим своим пациентам. В первый момент он оказался на моей стороне, потому что моя история звучала более убедительно, мое лицо было прекрасно, а мой муж, совершенно очевидно, лишился рассудка. Но я никак не могла обратиться к доктору Роузу с просьбой навсегда оставить Джона в своей лечебнице. Так что Джон вскоре должен был вернуться домой.
И, насколько я его знаю, меня он будет по-прежнему ненавидеть, а любить будет Селию и ее ребенка. А значит, до этого я непременно должна завершить тот план, согласно которому Широкий Дол унаследует Ричард. И это нужно сделать, пока Селия не получает ни поддержки Джона, ни, что еще хуже, известий от него. Мне будет куда легче заставить Селию принять новость о том, что Джулия и Ричард становятся сонаследниками, если у нее не будет вообще никакой помощи – даже со стороны такого сломанного тростника, как мой выздоравливающий муж.
Я взяла перо и положила перед собой листок бумаги, на котором быстро и легко написала ответ: «Какие чудесные новости! – писала я доктору Роузу. – Я поистине счастлива!» И я тут же посоветовала доктору быть осторожнее с разговорами о скором возвращении домой, потому что моя невестка, которая была так расстроена болезнью Джона, теперь и сама заболела, а потому, писала я, Джону лучше еще немного задержаться в лечебнице, где царят мир и покой, пока у нас, в Широком Доле, не установится прежняя гармония.
Я поставила внизу свою уверенную подпись, запечатала письмо и с облегчением понюхала горячий воск. Затем я откинулась на спинку кресла и стала смотреть в окно.
Великолепие нарциссов Широкого Дола продолжало радовать глаз; даже красные, как вишни, молодые побеги роз прятались в густых облаках множества желтых нарциссов. Более бледными и хрупкими в отличие от садовых нарциссов выглядели дикорастущие цветы-самосевки на лугу. Я видела, как Тобермори, наклонив свою прекрасную голову, пощипывает нарциссы, а когда он выпрямился, изо рта у него свисал желтый цветок, делая его похожим на клоуна. Я даже пожалела, что рядом со мной нет Ричарда; малыш с удовольствием бы полюбовался этим комическим зрелищем. У нашего лучшего гунтера вид и впрямь был самый дурацкий. На опушке леса за выгоном коричневая земля была, точно зеленым ковром, покрыта пятнами молодого мха и крошечных молодых ростков, тянущихся к весеннему солнцу. Все росло и зеленело, птицы вили гнезда и с громким пением ухаживали друг за другом, и во всем этом громкоголосом, напоенном сладостными ароматами мире только я, похоже, оставалась холодной и мрачной – в траурном платье, целыми днями сидящая в одиночестве за закрытыми дверями.
Я вскочила из-за письменного стола и с непокрытой головой, охваченная внезапным нетерпением, выбежала в сад, набросив на плечи шаль. Я быстро шла по дорожкам, вдыхая теплый воздух и наплывающий волнами аромат нарциссов, затем, открыв маленькую садовую калитку, вышла на выгон, и Тобермори, увидев меня, рысцой побежал мне навстречу, дугой изогнув свою красивую шею и высоко подняв голову.
