В плену удовольствия - Элизабет Торнтон
В ту минуту Эшу пришлось сжать кулаки, чтобы не придушить своего папашу. Поместить Гарри в сумасшедший дом? Гарри, который знал о жизни больше, чем любой знакомый Эша? Должно же быть в человеке, любом человека, что-то еще, кроме ума и честолюбивых помыслов, и детская невинность Гарри была стыдливым упреком им всем. Их честолюбию, их корысти. Когда Гарри умер, в сердце Эш осталась зияющая рана.
Эш никогда не любил своего отца. Тот был человеком холодным, считавшим свою власть и положение почти священными. Однако после тех слов Эш запрезирал отца всем сердцем. Но этого было для него недостаточно. Он хотел наказать отца, поэтому, как только представилась возможность, он, последний из Денисонов, отправился на войну. Для аристократа не было большей трагедии, нежели знать, что его род канет в лету, случись что-то с единственным наследником.
Эш хотел утереть нос отцу, но, как ни странно, война изменила его самого. Жизнь солдата полна трудностей и опасности, от которых он никогда не уклонялся. Даже в самые трудные времена Эш не сомневался в правильности своих поступков. Такая уверенность встречается редко.
Глотнув вина, он задумался над тем, как вел себя после войны. Он не извинялся за то, что старался наверстать упущенное. Но Ева ошибалась, думая, что лишь удовольствие составляло его основную цель. Эш редко задумывался о том, куда катится его жизнь, но теперь, когда писательница подтолкнула его к этой мысли, он бы сказал, что застрял. Он хотел чувствовать такую же ясность ума, как в то время, когда служил в армии.
А что было целью в жизни Евы Диаринг? Она писала книги, и в этом заключалась некая загадка. Внешне она была тихой, но героини ее историй обладали безрассудной смелостью и ничего не боялись. Какой же можно сделать вывод?
Дверь открылась, и вошел камердинер Эша, молодой человек, — лет под тридцать, — совершенно седой. Всегда с непроницаемым лицом, всегда почтительный, он представлял собой совершенный образец камердинера. Эш сознавал, как ему повезло со слугой. Множество аристократов безуспешно пыталось переманить Рипера, и Эш не понимал, почему его камердинер выказывал подобную преданность.
Рипер спросил:
— Мы сегодня куда-то собираемся, ваша светлость?
Эш посмотрел на выбранные им приглашения и скривился. Сперва покачал головой, затем передумал:
— Подожди! Попроси Хокинса подать экипаж с гнедыми ко входу, скажем, минут через десять.
— Куда изволите ехать?
— В Ричмонд.
— А, — ответил Рипер, красноречиво выражая свое мнение одним лишь слогом, и, закрыв дверь, удалился.
* * *
На город уже опустились сумерки, когда Эш вскарабкался на козлы рядом с кучером и сказал:
— Я возьму поводья, Хокинс.
Тот, ни слова не говоря, отдал поводья. Его хозяин был одет в теплое пальто с пелериной, почти такое же, как на кучере. Хокинс понимал, что это значит, и приготовился к быстрой езде.
Ехали они не больше часа, но сумерки сгустились, отбрасывая длинные тени на дорогу, и Хокинс потянулся за своим мушкетом.
Эш закричал достаточно громко, чтобы кучер услышал его через грохот колес и лошадиных копыт:
— Не волнуйся, Хокинс. Если мы встретимся с разбойниками, я их просто перееду.
Хокинс поверил хозяину на слово. На самом деле он даже полагал, что его светлость с удовольствием бы встретился с бандитами. Сейчас им овладел такой же безрассудный дух, что и во время войны. Тогда в любой перестрелке, любой стычке капитан Денисон сражался в первых рядах, подавая пример своим людям.
В миле от места назначения Эш натянул поводья и постепенно перевел лошадей на рысь. Когда они достигли Ричмондского моста, лошади уже шли шагом. К дому вела аллея со старинными липами, сомкнувшимися над ними высоким сводом. Дорогу освещали фонари на столбах, но тьма была слишком глубока, слишком черна и прозрачный свет не мог ее разогнать.
Как только они подъехали к конюшне, выбежали конюхи, натягивающие кто куртку, а кто — сапоги. Хозяин навещал их нечасто и обычно без предупреждения. Как следствие, он всегда заставал слуг врасплох.
Эш спрыгнул со своего места, оставив кучера устраивать лошадей в конюшне, а сам пошел к реке. Об этой его привычке было известно всем, и один из конюхов уже отправил мальчика-подручного предупредить экономку, что лорд Денисон приехал и останется на ночь.
Эш остановился на берегу реки. Его голову заполнили воспоминания о Гарри. Хотя тот был не похож на других мальчиков, он находил радость в простых вещах — чтении, музыке, больше всего наслаждаясь играми на воде. Возвращаясь домой из университета, Эш брал Гарри покататься на лодке или позволял тому поплавать, если только кто-нибудь другой следил, чтобы его брата не унесло течением. Больше всего на свете Гарри хотел научиться плавать. Эш пытался его учить, но старания не увенчались успехом. Слабые мышцы Гарри не позволяли тому противостоять волнам и течению реки.
За всю свою жизнь Эш никогда и никого не любил так, как младшего брата, который считал его полубогом. Интересно, что бы Гарри подумал о нем теперь?
Все мрачные мысли исчезли, как только Эш вошел в дом. Слуги всегда с радостью приветствовали его появление, суетясь и стараясь предугадать желания. Эш чувствовал вину за то, что так редко бывал здесь. Его раздирали на части противоречивые желания. С одной стороны, он никак не мог расстаться с домом, хранившим столько воспоминаний о матери и брате. А с другой, не все воспоминания были счастливыми, ведь здесь жил и отец…
Эш всегда старался загладить вину за свое отсутствие тем, что проводил день с управляющим, навещал арендаторов и убеждался в том, что имение содержалось на должном уровне. А так и было, ведь управляли им знающие люди.
Эш не считал себя суровым хозяином, к вышедшим в отставку солдатам, которым нелегко было прижиться в поместье, он был снисходителен, но если кто-то из слуг злоупотреблял его добротой, им указывали на дверь. Армия научила его, что дисциплина крайне важна, иначе воцарится хаос.
Поднявшись к себе в спальню, Эш лег в постель, и вот тут его мысли приняли совсем иной оборот. Он думал о Еве Диаринг, гадал, как бы она выглядела в малиновом атласе, — и откуда, черт побери, только взялась эта мысль?!
Глава 6
Ева понимала, что спит, но не могла заставить себя проснуться. Ей снова двенадцать, и слышен звук
