Барбара Картленд - Свободная от страха

— А почему бы и нет? — спросила Иоланда. — Ей хочется насолить герцогу и возбудить в нем ревность.

— К Жозефу Фуше нельзя ревновать.

— Почему нельзя?

— Потому что он не поклонник мадемуазель, как ты думаешь, сестренка. — Лицо Питера по-прежнему сохраняло серьезность.

— Так кто же он? — спросила заинтригованная Иоланда.

— Он самый страшный человек в Париже. Он — чудовище!

— Чудовище?

— Это министр тайной полиции и смертельная угроза для всех, кто вынужден скрываться вроде нас с тобой.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Мадемуазель Дюпре выглядела весьма взволнованной, когда переодевалась к ужину.

Она и так была раздражена и придирчива на протяжении всего дня, дюжину раз меняя свое решение насчет нарядов, так что Иоланде не представилось случая покинуть ее спальню и пообщаться с Питером.

Но после короткого дневного отдыха, когда время близилось к ужину, актриса словно бы ожила.

Иоланда постепенно привыкла к французскому обычаю, что для знатных женщин наступало где-то после пяти часов пополудни особое время, когда они удалялись в свои будуары или спальни и их навещали особо желанные гости. Ей казалось, что в эти часы именно герцог должен делить общество с мадемуазель, но, как оказалось, именно в это время он всегда отсутствовал.

Иоланда предположила, что между ними нет такой уж страстной привязанности, и он не расстался с ней только потому, что ему одиноко жить в столь огромном доме и он желает иметь рядом кого-то, с кем можно поговорить, когда ему скучно.

Но актриса была настолько некультурной и малообразованной, что Иоланда не могла понять, что могло бы заинтересовать герцога в этой женщине, кроме ее яркой внешности.

Питер возмущался тем, что его сестре приходится прислуживать такой вульгарной особе, как Габриэль Дюпре, но Иоланда уже приноровилась к грубому обращению актрисы со служанками.

— Герцог решил проводить время со своими друзьями, — вдруг заявила актриса. — Что ж, в таком случае, я буду принимать своих друзей… — Последнее слово она многозначительно выделила.

По тону, которым была произнесена эта фраза, Иоланде стало ясно, что актриса очень обижена тем, что ее не принимают в тех кругах, где вращается герцог.

Наполеон своей властной рукой расширил узкие рамки так называемого светского общества, хотя представители французской знати относились к нему по-прежнему с презрением, называя его за глаза «корсиканским выскочкой».

Но даже при той свободе и отсутствии условностей, которые ввел Наполеон в парижское общество, актрисы и другие женщины с такой же репутацией, как у Габриэль Дюпре, не имели доступа в Тюильри или на пышные ассамблеи, а также на светские приемы, благодаря которым Париж и заслужил право именоваться «столицей веселья и наслаждения».

Однако Иоланда почему-то была уверена, что вечера, которые герцог посещал без мадемуазель, были посвящены не бездумному веселью, а гораздо более серьезным и, по всей вероятности, политическим проблемам. Конечно, не было никаких особых причин Иоланде так думать, но все же герцог казался ей очень серьезной и значительной в политических кругах личностью.

Она не могла представить его танцующим вечера напролет на балах, о которых так мечтал Питер. Или ухаживающим за легкомысленными красотками, о чем братец Иоланды повествовал сестре с таким восторгом, описывая свои приключения в Лондоне.

Но, может быть, она ошибалась.

Герцог Илкстон настолько отличался от всех людей, с кем она сталкивалась прежде, что ей, конечно, нельзя было быть в чем-то уверенной насчет его характера и поведения.

В то же время Иоланда понимала, что для женщины, по отношению к которой он проявил себя как на редкость щедрый и великодушный хозяин, унизительно и позорно шпионить за ним, читать его личные бумаги и принимать в доме своего официального благодетеля главу секретной полиции чужой ему державы.

Иоланда осуждала поведение актрисы. Хотя Питер сказал, что он и понятия не имеет, зачем месье Фуше согласился быть гостем Габриэль Дюпре, у Иоланды сложилось впечатление, что предстоящий вечер будет насыщен событиями.

Мадемуазель была действительно в необычно приподнятом настроении, когда отправилась на этот традиционный предвечерний отдых.

«Конечно, это не мое дело», — твердила сама себе Иоланда, но никак не могла прогнать из головы назойливые мысли. В ее памяти все время оживала картина, как актриса взламывает запертый ящик письменного стола в кабинете герцога.

Вдруг Габриэль Дюпре заговорила на совсем постороннюю и неожиданную тему:

— Сегодня я буду ужинать, — поделилась она со служанкой, — с владельцем театра «Варьете». Он настойчиво уговаривает меня участвовать в его премьере в начале следующего месяца, а я собираюсь рассказать ему о том, какой грандиозный успех я имела в Лондоне, — хвастливо сказала Габриэль Дюпре.

— Я слышала, что невозможно было достать билет на спектакль в Королевском театре, когда вы там выступали, мадемуазель.

Иоланда надеялась, что ее льстивые слова понравятся капризной хозяйке.

— Да, это правда, — подтвердила актриса. — Кстати, мой бенефис принес мне огромный доход.

Тут она на мгновение задумалась, потом громко вздохнула.

— О деньги, деньги… Они рано или поздно всегда кончаются. Их никогда не бывает слишком много.

Иоланда ничего не ответила. Она в это время вспомнила о потрясающем собрании бриллиантов и прочих драгоценностей, хранившихся в шкатулках мадемуазель.

— Да, деньги — это единственное, в чем я всегда нуждаюсь, — продолжила мадемуазель Дюпре как бы про себя. — Если я дам согласие выйти на сцену театра «Варьете», то за это одолжение они мне должны хорошенько заплатить.

На ней было одето роскошное и весьма откровенно обнажающее ее прелести одеяние, украшенное драгоценностями, за которые, вероятно, можно было в средние века выкупить из плена любого европейского монарха. А запах благовоний, исходящий от ее тела, заполнял не только ее спальню, но и все соседние помещения и даже коридор.

Иоланда прибрала в спальне, потом удалилась, с легкой печалью подумав, что, вероятно, она единственная из обитателей дворца, у кого не назначено свидание в этот вечер.

Прошлой ночью Питер ходил на танцы на свежем воздухе вместе со своими новыми друзьями из французской прислуги, а потом с восторгом описывал сестре, какое это наслаждение веселиться от души, когда парижская ночь так тиха, ласкова и благоуханна.

Он признался Иоланде, что танцевал до упаду и что, как он и ожидал, французские девушки гораздо симпатичнее и податливее, чем английские недотроги.