Карен Рэнни - Его единственная любовь
– Ты собираешься всю ночь стоять? – спросил он.
– Да, – последовал краткий ответ.
Наконец она осторожно, с опаской, присела на край кровати, опираясь плечом о резное дубовое изголовье, украшенное гербом Макреев. Он сидел за столом, вытянув перед собой ноги, и смотрел на закопченные кирпичи камина, будто он был дверью в тайное убежище, где можно укрыться от своих мыслей.
Вокруг Гилмура вздыхал ветер, касался своими крыльями толстых стекол в его окнах, метался среди руин рухнувших стен. Это был печальный звук, жуткое дополнение к другим звукам ночи. Где-то скрипнула половица, где-то упал кирпич. Казалось, старый замок медленно приходит в себя, оживает в темноте ночи.
Когда Алек поднялся с места, Лейтис, вздрогнув, проснулась от скрипа его стула.
Он бросил полотенце в ванну и заметил, что ее глаза расширились, она вскочила с кровати и снова вжалась в стену, мгновенно насторожившись. Он надел бриджи и вышел из комнаты, оставив дверь открытой.
Ночь окутала темнотой старый замок. Лишенный кровли зал, где когда-то собирался весь клан, казался беззащитным и открытым всем стихиям. Размытый овал луны струил тусклый свет. Он запрокинул голову, глядя на мерцающие звезды.
Темнота была снисходительна к замку Гилмур, она заполняла зияющие дыры и проломы в полуразрушенных ядрами стенах, оживляла тени, и, наконец, Алеку стало казаться, что он не единственное живое существо в этой комнате.
Он не был наделен ярким воображением, не склонен к фантазиям, не верил в привидения и духов. Просто все его мысли были больше в прошлом, нежели в настоящем. Его память возвращала ему образ деда, сидящего на стуле, похожем на трон. Он вершил суд с такой естественностью и легкостью, о которых Алек мог только мечтать. Но лэрд разбирался с мелкими нарушителями порядка, и очень редко его приговор был суров.
Он припоминал, как сидел здесь, в этом зале, рядом со смертным одром своей матери. Ее обрядили в самое красивое платье из синего льна, в нем она была похожа на принцессу. На грудь ей положили деревянное блюдо, куда дед насыпал горку земли и другую, поменьше, соли. Все предметы, дающие отражение, были убраны из Гилмура, вплоть до кинжалов и щитов, покрывавших стены, – их завесили пледами Макреев.
Клан был в трауре, и завывания ветра казались голосами плачущих женщин. Ему чудилось, что они, как духи, пролетают мимо, касаясь его невидимыми руками, будто разделяют его горе.
Пять волынщиков клана Макреев расположились в ряд, чтобы отдать последние почести дочери лэрда. Они играли погребальную песнь Макреев, мелодию непередаваемой скорби. В то утро он возненавидел звук волынок. А позже возненавидел все, связанное с Шотландией, – ее дикость, варварство, жестокость, суровость этих мест.
Внезапно звезды заволокло ночным туманом, что нередко случались в Гилмуре. И прямо к звездам возносился марш Макреев, небесный хор высоких и нежных голосов, и эта мелодия навевала и радостные, и горькие воспоминания.
И в эту минуту он вернулся в настоящее. Нет, ему не почудилось, – просто Хемиш снова нарушил его запрет. Упрямый осел!
Он повернулся и пошел в комнату. Лейтис стояла в дверях, и ее лицо выражало скорее смущение, чем презрение.
Она замерла, едва он приблизился к ней, и прижалась спиной к дверному косяку. Он уперся локтями в дверь и большими пальцами рук приподнял ее голову за подбородок, чтобы внимательно изучить ее лицо в мягком желтом свете свечей.
Его пальцы нежно прошлись по ее лицу, будто он пытался отыскать черты ребенка в лице взрослой женщины. В ответ она прикрыла глаза, оставаясь неподвижной. Но ее тело трепетало от его прикосновений, и нахлынувшая на него волна нежности напугала его самого. Он отпрянул и опустил руки, потом отступил еще на шаг.
– Где Хемиш достает трубы для волынки, Лейтис? – спросил он.
– Ты полагаешь, я скажу тебе, Мясник? – спросила она, мигая широко раскрытыми глазами.
– Я должен повесить старого осла.
Алек обнял ее обеими руками за талию и нежно привлек к себе, затем мягко подтолкнул ее к постели. Она опустилась на широкий матрас, отбиваясь ногами и руками, – юбки ее взлетели.
Он откинул волну ее волос и прижался губами к шее. Ей показалось, что ее кровь мгновенно вскипела, но она попыталась уклониться от его поцелуев.
– Нет, – сказала она, и это слово было и протестом, и приказом.
Он приподнялся и навис над ней.
А чего он, собственно, ожидал? Он уже готов был произнести эти слова: «Лейтис, я знал твоих братьев. Я знал тебя. Ты была лучшим товарищем моих детских игр и моей первой любовью».
Но он знал, что не следует раскрывать ей свою тайну. Он не хотел, чтобы в ее памяти его нынешний образ затенил и запятнал прежний. Он надеялся, что в памяти Лейтис навсегда останется мальчик Йен, вечно юный и невинный, не запачканный кровью и грязью войны.
Он чуть отпрянул и положил руку ей на талию, чувствуя, как поднимается и опускается ее грудь.
Лейтис повернула голову и уставилась на него глазами, полными отвращения. Она не выкажет своего страха, даже если он ее изнасилует.
Но время шло, а его дыхание становилось спокойнее и ровнее. Было очевидно, что инвернесский Мясник засыпает.
Его рука тяжело лежала на ее талии, как будто он имел на нее право. Но в этом жесте не таилось ни угрозы, ни обещания наказания.
Лейтис выждала несколько минут, пока не убедилась, что он крепко спит, и начала медленно сползать к краю кровати. Ее левая нога бесшумно коснулась пола, потом и правая. Осторожно поднырнув под его руку, она потихоньку сняла ее со своей талии.
Она встала и убедилась, что он крепко держит ее за подол юбки. Он приподнялся, схватил ее за руку и тянул назад до тех пор, пока она снова не упала на матрас всем телом.
– Я чутко сплю, Лейтис, – сказал он мягко.
– Отпусти меня, – сказала она с отчаянием, но он крепко прижимал ее к себе. Теперь ее щека лежала на его обнаженной груди. Кожа туго обтягивала его мускулы, грудь покрывали курчавые волоски, щекотавшие ее нос.
– Спи, Лейтис, – скомандовал он усталым голосом, и руки снова крепко обвились вокруг ее талии.
– Я хочу домой, – прошептала девушка.
И впервые в шепоте ее он расслышал беспомощность и слабость. Его железное объятие чуть ослабело, он слегка отодвинулся и запечатлел на ее лбу нежнейший поцелуй.
– Я тоже, – ответил он, к ее удивлению.
Его сон, как ей показалось, снова стал крепким и глубоким. Минуты шли, но каждый раз, когда она пыталась выскользнуть из кольца его рук, он вновь крепко сжимал ее, хотя и не просыпался. Он был ее злейшим врагом, он проявил свою власть, но при этом обладал удивительной способностью действовать на нее так, что у нее перехватывало дыхание, а сердце начинало биться учащенно. И, что гораздо хуже, он настолько притягивал ее к себе, что порой она забывала, кто он.
