Густав Даниловский - Мария Магдалина
– Симон остался еще… Я страшно устала… У нас мул пал в пути… Я очень рада, что застаю тебя дома.
Она ни о чем не расспрашивала, приходившей с приветствием прислуге не отдала никаких распоряжений, ни на кого не поворчала, а оставшись одна с Марией, смотрела на нее долго своими глубокими глазами и промолвила, точно сквозь стон:
– Мы столько видели, столько слышали, что голова идет кругом, – она провела рукой по лбу и прибавила с какой-то загадочной грустью – Пойди и ты спать; может быть, ты тоже проснешься другою.
– Что с вами случилось? – чуть не с испугом воскликнула Мария.
– Мы познали истину, – ответила с глубокой серьезностью сестра, собираясь укладываться спать.
Мария ушла с чувством глубокой печали. Ушли свои, близкие, а вернулись далекие и чужие, точно их подменили по дороге.
Вначале она предполагала, что это, может быть, минутное настроение, вызванное усталостью, но вскоре убедилась, что они действительно очень изменились, особенно Марфа, которая принялась по-прежнему хозяйничать, но видно было, что делает это без интереса, как будто по привычке, без той внимательной заботливости, какою отличалась с самых юных лет.
Сдерживаемая до того времени ее крепкой рукой, прислуга стала распускаться, видя, как хозяйка смотрит сквозь пальцы на разные злоупотребления, а если порой разразится гневом, так потом жалеет о своей запальчивости и старается ласковым словом, чуть не с раскаянием, смягчить происшествие.
Трудолюбивый Малахия тоже совершенно опустился – по целым дням он довольно фамильярно валялся рядом с Лазарем и вел с ним какие-то долгие разговоры, содержание которых Мария не могла узнать, потому что они умолкали, когда она приближалась; при этом она заметила, что это не какие-то особые, мужские дела, которые скрывались от нее как от женщины, потому что Марфа допускалась к этим беседам и принимала в них иногда живейшее участие.
Когда же вернулся Симон, все четверо нередко просиживали на скамье перед домом далеко за полночь, оживленно беседуя. Магдалина пыталась подслушивать их с галереи, но они говорили обыкновенно тихо, вполголоса, как будто ведя между собой какой-то важный совет.
Однажды ей удалось все-таки уловить несколько фраз о себе.
– Я вижу, – услыхала она голос Марфы, – что она довольно давно уже не выходит из дому; мне кажется, как будто она немного успокоилась; может быть, та благодать, которой мы сподобились, начинает простираться и на нее…
– Это было бы новое доказательство! – ответил Симон.
– Разве мало тех, которые мы видели? – с оживлением возразил Лазарь. – Ты еще сомневаешься, Симон?
Разговор на минуту притих. Потом заговорил Малахия. Мария внимательно прислушивалась и уловила вопрос:
– Когда?
– Скоро, – ответил Симон, – и согласился остановиться у нас.
– Осанна! – восторженно воскликнула Марфа, и все мужчины повторили хором этот возглас.
Наступила длительная пауза, потом опять зашептали голоса, и этот шепот раздавался долго среди ночи. Разошлись они, когда сменялась уж третья стража.
Мария сбежала тогда по лестнице в горницу Марфы и с горячностью накинулась на нее, быстро и лихорадочно забрасывая ее словами.
– Марфа, я слышала, что вы что-то говорили обо мне, совещались о чем-то… Что ж это за благодать, которая должна меня осенить, я хочу знать, я сестра твоя, может быть, и легкомысленная и плохая, но я добрее к вам, чем вы ко мне после этого проклятого путешествия!..
– Проклятого! Ты не понимаешь, что ты кощунствуешь, – схватила ее за руку Марфа, – возьми скорей назад свое слово, скажи: святого, святого…
– Ну, святого, если ты так хочешь, но я буквально ничего не понимаю!
Марфа посмотрела на нее с состраданием, вздохнула и проговорила:
– Я рассказала бы тебе все, у меня нет желания скрывать от тебя, ты сама знаешь… что мне трудно молчать…
– Ну, так почему ж ты не рассказываешь, как там сейчас в Магдале, что с нашим домом; что наши сверстницы, с которыми мы играли в детстве?
– Мы не были в Магдале, – перебила ее Марфа.
– Не были? – с изумлением протянула Магдалина. – А где же вы были?
– Мы встретили его по пути и шли с ним до Капернаума, ще мы стояли и слушали все время. Когда он пошел дальше, мы вернулись назад, потому что Лазарь заболел, только Симон пошел с ним.
– С кем?
– Вот в том-то и дело… Я бы хотела… Но Симон запретил… Понимаешь ли, он ясно обращался к чистому сердцу… а ты… – Марфа оборвала и опустила глаза.
– Мое сердце чисто! – вся заливаясь румянцем, порывисто ответила Мария. – А если ты думаешь о чем другом, так вот уже месяц, как я не делала шагу отсюда. Больше: с тех пор как вы ушли, ни один мужчина не познал неги моего тела.
– Я это вижу и думаю именно, что это и есть благодать…
– Хороша благодать – не с кем слова промолвить!
– Молчи, – строго проговорила сестра, – ты безумная, ты сама не знаешь, что говоришь. Пойми, Иуда не лгал: он есть, тот Иисус-спаситель, который предвозвещен от века, царства божьего на земле податель и владыка.
– Иуда! Ну, если такой, как Иуда, так подобная благодать бывает иногда довольно заманчива, – начала было Мария веселым тоном.
Марфа же, раз дав волю языку, не могла уже сдержаться и заговорила страстно и беспорядочно:
– Он взошел на гору… Его ученики стояли подле него, а мы с остальной толпой у подножия. Как светлый месяц, сияло его лицо, а глаза – как звезды. Он говорил так, как я говорю сейчас с тобою, не подымая голоса, но каждое его слово звучало, как колокол. Он благословлял всех кротких и мир творящих, и тех, что страждут, и тех, что алчут справедливости… Я не могу припомнить все, знаю только, что я тряслась вся, как лист, и слезы текли у меня из глаз. Мне все казалось, что он смотрит на меня, а Симону, хотя он стоял далеко, будто на него; по-видимому, каждый чувствовал на себе его очи, такой у него могучий взгляд. Трепет объял всех, когда он обрушился с громовой проповедью на фарисеев, лицемеров, знатных и богатых, ибо, говорил он, невозможно служить в одно время богу и мамоне.
– Хорошо ли ты только слышала? Иуда рассказывал обо всем этом совсем иначе.
– Нет, все как я говорю. Он прямо и открыто осуждал заботу о благе земном, говорил, что достаточно искать царства, а остальное само приложится.
– Ну конечно, когда уж дойдешь до царства, так всякий знает, что ни в чем недостатка не будет, – заметила Мария. – Ну, а еще что? Творил чудеса?
– Он накормил огромную толпу людей, хотя у него было всего семь хлебов и небольшая горсточка рыбы…
– Ты считала?
– Нет, но все так говорили…
– Ну, предположим, что так было; тогда пойми, что ведь немудрено презирать богатство, если обладаешь таким искусством его увеличивать; но ведь ни я, ни ты, никто из нас не умеет выпить хоть на каплю больше вина, чем его налито в амфору, или вынуть хоть один обол из пустого кошелька. Вот пусть он этому научит, тогда я соглашусь, что его учение чего-нибудь стоит.
