Памелла Джекел - Звезда моря

Анна покраснела, затем побледнела, заламывая руки:

— Моя мать сказала тебе это? — тихо спросила она.

— Да. И даже твой отец не сможет купить эту правду!

Мысли девушки закружились вихрем. Шепот, скользкие взгляды, — боль детства нахлынула на нее. Черт бы побрал ее мамочку с ее жалкими исповедями. Язык у Клары без костей, да и шантажом она не побрезгует. Она сможет разрушить все, если захочет.

— Кому еще ты говорила об этом? — спросила Анна, стараясь побороть дрожь в голосе.

— Никому, безмозглая дрянь! И я буду держать язык за зубами, пока работаю здесь. — Она лениво повернулась и стала собирать осколки тарелки, как будто ничего не случилось. — А теперь иди к своей матери, — бросила она через плечо, — и не беспокой ее тем, чего ей не нужно знать.

Анна растерянно поднималась по лестнице. Полдень был безветренным и жарким. Бриджи прилипали к ногам. Девушка чувствовала, что начинаются месячные. К ее раздражению прибавилась боль в пояснице и недомогание. Она тяжело вздохнула, совсем сбитая с толку.

Анна немного подождала у двери, прислушиваясь, но из комнаты матери не доносилось ни звука. Она слегка толкнула дверь и увидела мать, лежащую на сбитой простыне и с разметавшимися по подушке волосами. Лицо ее было спокойным и безжизненным. Девушке было жаль ее, но в то же самое время ее раздражала слабость женщины. Ей казалось, что та никогда не была здорова. Анна подошла и присела на кровать, взяв хрупкую, болезненную руку матери в свои сильные ладони. Мэри открыла глаза, но не улыбнулась.

Анну рассердила слабость женщины. И надо же было ей посвятить служанку в семейные секреты!

Мэри раскашлялась, ее лихорадило. Она взглянула на дочь:

— Клара говорит, что видела тебя… Как ты могла так опозорить меня?

— О, мама, чтоб у нее язык отсох! — от гнева она заговорила грубее, чем хотела.

Чувство собственного достоинства придало Мэри сил:

— Анна, твой язык тебя погубит. Из тебя-не получится ничего стоящего, до тех пор, покаты не придержишь его. — Глаза женщины сверкали от гнева, но она упала на подушку совершенно без сил. Но, тем не менее, Мэри очень хорошо знала, что все еще имеет власть. Ее тон стал ядовитым:

— Клара говорит, что тебя видели на пристани, дочь. И ты не читала, а бегала, как похотливая сучка со сворой бездомных собак.

Анна была потрясена вульгарностью слов своей матери. На минуту она оказалась в замешательстве, но собственный гнев помог ей собраться с мыслями:

— Ах, мама! И ты ей поверила? Да, я гуляла с друзьями. Но я не похотливая сучка! Как ты могла такое сказать! Я так же невинна, как при рождении! Может Клара захочет проверить это? Во все остальное в нашей жизни она уже запустила свои грязные лапы!

Теперь была очередь Мэри возмущаться:

— Анна! — ее глаза наполнились слезами. — Кем ты стала, дочь! Проституткой? Ты разговариваешь, как девка из таверны!

— Девка? И ты жалуешься на мой язык, мама! Ведь ты выболтала секрет, который должна была унести в могилу! Ты сказала Кларе, что ты — такая же девка, мой отец — похотливый пес, а я — незаконнорожденный ублюдок! И ты бранишь меня за мой язык? Ты погубила нас, мама. Погубила нас всех своими дурацкими признаниями. Клара разболтает все, что ей известно.

Мэри закричала:

— Убирайся! Пришли ко мне Клару! Я не желаю больше тебя видеть!

Анна выскочила из комнаты, гнев и отчаяние переполняли ее сердце.

Она нашла Клару на кухне, склонившейся над котелком, с кипящим отваром. Анна воскликнула:

— Ты, проклятая ведьма!

Старуха сделала резкое движение и выплеснула содержимое котелка девушке на ноги.

У Анны перехватило дыхание, и она подпрыгнула от боли. Кожа покраснела прямо у нее на глазах. Она закричала и в гневе набросилась на служанку. Клара проворно вытащила нож из складок своей юбки и подняла его над головой, губы ее шевелились, глаза заволокло пеленой. Она полоснула им в воздухе, но девушка успела увернуться. Старуха подняла руку для следующего удара, и в это время Анна выхватила свой нож и вонзила его в грудь служанки. Она почувствовала, как нож наткнулся на что-то твердое, а затем плавно вошел в тело Клары.

Анна отскочила. Старуха застыла, ее глаза закатились и она медленно повалилась на пол к ногам девушки. Анна в ужасе уставилась на бесформенную массу, которая некогда была Кларой. Она опустилась на скамью, ожидая, что старуха издаст какой-нибудь звук или пошевелится. Но та лежала тихо. Затрещал огонь, и девушка подпрыгнула. Сердце выскакивало из груди. В горле застрял комок. Затем на нее нахлынула глубокая скорбь, но не из-за смерти служанки. Она представила лицо своей матери, когда та узнает об этом бесчестье, и, наконец, ей стало жалко себя. Голос матери звенел в ушах: «Из тебя никогда не получится ничего стоящего…»

Анна попыталась отыскать внутри себя гнев, чтобы вновь восстановить силы, но не смогла. Злость ушла. Она застонала от горя, ярости и страха, — оттого, что все кончено.

Слушание дела об обстоятельствах смерти Клары, вольнонаемной служанки, было быстрым и почти небрежным. Практически, она была преступницей и не имела прав свободной гражданки. Кормак сам выступал в качестве адвоката дочери, засвидетельствовав, что эта женщина была невыдержана, часто сквернословила и отравляла умы слишком многих в их доме. Суду была продемонстрирована покрытая пузырями кожа на ногах девушки, но сама Анна показаний почти не давала.

Пока шло заседание суда, она сидела молча, с опущенной головой, сложив руки. Весь ее вид говорил о том, что она очень сожалеет о случившемся, и это действительно было так. Последовал намек на то, что Клара воздействовала на разум своей госпожи, возможно, колдовством.

И как последний штрих к портрету служанки прозвучали показания свидетеля, найденного Кормаком, о том, что ее видели на улицах города после захода солнца, и у нее была собака, — и то, и другое было преступлением для невольницы.

Когда, к тому же, выяснилось, что она была еще и лжива, судья решил, что Чарльзтауну не стоит слишком беспокоиться из-за смерти этой служанки. Он расценил действия Анны как самозащиту и закрыл дело. Домой ее сопровождал отец, на лице которого застыла неподвижная гримаса. Анна ждала, что он взорвется и обязательно посадит ее под замок. Но ничего подобного не произошло. То ли он понимал ее горе и сожаление, то ли надеялся на то, что дочь станет рассудительнее, то ли не нашел, что сказать, — Анна так и не узнала. Он только сказал:

— Говорят, она заколола своего любовника в Лондоне. Что ж, значит, она погибла от того же оружия.

Анна отважилась ответить, скорее, чтобы почувствовать близость отца, а не поддержать разговор, потому что не хотела больше ничего слышать: