Виктория Холт - Римский карнавал
Конечно, ему не следовало так поступать. Он не должен был приезжать неофициально, пока по городу не пройдет торжественная процессия — дочь папы и ее нареченный муж не могут встречаться так, словно она горничная, а он слуга, но все равно ей приятно и весьма романтично увидеть его сейчас. Она расправила складки парчового платья и взглянула на себя в отполированное металлическое зеркало. Она была прекрасна. Ей так хотелось вкусить любви, о которой столько рассказывала Джулия.
— Скажи ему, что я его приму, — распорядилась она.
Но едва она повернулась, как увидела стоящего в дверях гостя, при виде которого мгновенно позабыла свои романтические мечтания о встрече с будущим мужем.
— Чезаре! — закричала она и бросилась к нему, пренебрегая правилами поведения.
Она услышала его смех — торжествующий, полный любви и чего-то непонятного, но приятного. Она взяла его руку и много раз поцеловала.
— Ты рада видеть меня, Лукреция?
— Как долго я ждала тебя! — воскликнула она.
— Ты вспоминала обо мне иногда?
— Каждый день, Чезаре, каждый день я думала о тебе. Никогда я не преклоняла колен перед Мадонной, без того чтобы не упомянуть твое имя.
Чезаре нетерпеливо поглядывал на стоявших рядом служанок. В комнате словно что-то изменилось — другими казались лица женщин, они застыли, словно превратились в камень и будто съежились от страха. Лукреция вспомнила, как много лет назад в доме их матери слуги боялись Чезаре.
Она сказала:
— Оставьте нас. Нам с братом много о чем нужно поговорить, и это вовсе не для ваших ушей.
Ей не пришлось повторять приказание дважды.
Брат и сестра обнялись, Чезаре подвел Лукрецию к окну.
— Дай я взгляну на тебя, — сказал он. — Как же ты изменилась, сестра моя!
В ее глазах промелькнула тревога.
— Чезаре, ты недоволен? Он поцеловал Лукрецию.
— Я просто восхищен.
— Ты должен рассказать о себе. Ты не бываешь в свете. Ты архиепископ. Странно звучит. Мой брат Чезаре — архиепископ Валенсии. Мне придется вести себя сдержанно, когда я буду с тобой. Я должна всегда помнить, что ты служитель святой церкви. Чезаре, ты ведь совсем не похож на архиепископа! Этот твой камзол! Просто вышит золотом. И такая маленькая тонзура. Обыкновенный священник одет лучше.
Его глаза загорелись гневом, он сжал кулаки, и Лукреция увидела, что его трясет от ярости.
— Не смей говорить мне об этом! Лукреция, я требую, чтобы ты никогда не повторяла этого. Архиепископ Валенсии! Разве похож я на архиепископа? Лукреция, никто не заставит меня жить так дальше, говорю тебе. Я не хочу служить церкви.
— Да, Чезаре, это так, но…
— Но один из нас должен посвятить себя служению церкви. Один из нас, и им должен стать я. Я старший, но я должен уступить дорогу своему брату. Он скоро приедет домой. Кто-то готовит ему встречу. Джованни, герцог Гандии! Наш отец больше заботится о его пальце, чем обо всем моем теле.
— Это не правда, — возразила Лукреция, совершенно расстроившись. — Это не правда!
— Правда! — В его глазах мелькнула мысль об убийстве, когда он повернулся к ней. — Не возражай мне, девочка, если я говорю, что это правда. Я не останусь священником. Я не…
— Ты должен поговорить об этом с отцом, — успокаивающе сказала Лукреция.
— Он и слушать не станет. Клянусь всеми святыми, я добьюсь своего. — Он подошел к иконе и, подняв руку, как делают, собираясь произнести торжественную клятву, проговорил:
— Святая Матерь Божья, клянусь, что я не успокоюсь, пока не стану волен вести жизнь, какую хочу. Никому не позволю я руководить мной, ограничивать меня. Я, Чезаре Борджиа, с сегодняшнего дня сам себе хозяин.
Он очень изменился, заметила она, стал еще более вспыльчивым и внушал ей страх.
Она накрыла его руку своей рукой и заговорила, стараясь успокоить брата:
— Чезаре, ты будешь делать, что захочешь. Никто не будет указывать тебе. Ты перестанешь быть Чезаре, если позволила это.
Он повернулся к ней, вся страсть, казалось, угасла, но она видела, что он по-прежнему во власти эмоций.
— Сестренка, — сказал он, — как надолго нас разлучили!
Ей очень хотелось отойти от темы церкви.
— Я время от времени узнавала, каких успехов ты достиг в учении. Он нежно коснулся ее щеки.
— Несомненно, ты слышала обо мне много россказней.
— Я слышала об отважных поступках.
— И о глупых?
— Ты жил так, как обычно живут мужчины… которые ни перед кем не отчитываются. Он нежно улыбнулся.
— Ты знаешь, как можно меня утешить. А тебя собираются выдать замуж за этого глупца из Пезаро, и он наверняка увезет тебя от меня.
— Мы часто будем навещать друг друга… все мы — Джованни, Гоффредо… Лицо его омрачилось.
— Джованни! — с усмешкой выкрикнул он. — Он будет вести свои блестящие кампании, твердой рукой подчиняя себе всю Италию. У него останется мало времени, чтобы видеться с нами.
— Тогда ты будешь счастлив, Чезаре, ведь ты всегда ненавидел его.
— А ты… как и все… обожала его. Он ведь очень красив, не так ли? Наш отец любит его без памяти. Так любит, что даже заставил меня идти в священники, хотя это должен был сделать Джованни.
— Расскажи мне о своих приключениях. Ты ведь был веселым юношей, правда? Все женщины Перуджи и Пизы были влюблены в тебя, и ты, в свою очередь, был к ним неравнодушен.
— Среди них не нашлось ни одной с такими же золотистыми волосами, как у тебя. Ни одна не знала, как успокоить меня добрыми словами, как делаешь ты.
— Но это так естественно. Мы понимаем друг друга. Мы вместе провели детство. Вот почему ни один молодой человек не кажется мне таким же красивым, как мой брат Чезаре.
— А как насчет твоего брата Джованни? Лукреция, вспомнив об их старой игре в соперничество, сделала вид, что раздумывает.
— Да, он был очень красив, — проговорила она. После чего, заметив снова появившееся на его лице мрачное выражение, быстро добавила:
— Во всяком случае, мне так казалось, пока я не сравнивала его с тобой.
— Ты не говорила бы так, если бы он сейчас был здесь с нами, — с упреком сказал Чезаре.
— Сказала бы, клянусь. Он скоро приедет, и тогда я покажу, что люблю тебя сильнее.
— Кто знает, каким манерам он там обучился в своей Испании, но несомненно, он будет всем казаться неотразимым, каким считает его наш отец.
— Давай не будем говорить о нем. Значит, ты слышал, что у меня будет муж?
Он положил ей руки на плечи, заглянул в глаза и медленно произнес:
— Я предпочел бы говорить скорее о Джованни, о его красоте, чем о подобных вещах.
Ее широко распахнутые голубые глаза и невинность, светившаяся в них, вызвали в нем прилив нежности, что выглядело для него необычным.
