Елена Арсеньева - Роковая любовь немецкой принцессы
Бецкой намеревался жениться на Глафире, лишь только она повзрослеет, но вскоре ему пришлось отказаться от этого намерения. Он не мог быть ей мужем в полном смысле этого слова, он не смог бы естественным путем сделать то, что сделал с нею великий князь!
Когда Бецкой смотрел на нее, когда нежно, по-отечески – чтобы не спугнуть ее! – обнимал и сдержанно – опять же чтобы не спугнуть! – целовал, вся кровь в нем кипела от возбуждения, а тело… тело не отвечало! Он стал стариком. Бессильным стариком!
Бецкой понимал, что, если все же он женится на Глафире, ее почтение и нежность скоро пройдут. Она будет смеяться над ним, издеваться – пусть не в открытую, а втихомолку; станет изменять ему. А если даже и не станет, он сведет себя с ума домыслами…
Что делать, что делать? Он не знал. Лезла в голову какая-то старинная история о французском то ли графе, то ли маркизе, который не мог овладеть сам своей юной женой, призвал для сей цели красивого пажа, а может, конюшего, этого Бецкой не мог припомнить, как и имени графа или маркиза. Красавчик исправно исполнял приказ, пока маркиза или графиня, не суть важно, не зачала… а потом, конечно, был убит своим сеньором, а ребенок сделался полноправным наследником, и никто ни о чем не узнал бы, кабы не проболталась бы сама дама, ненавидевшая мужа и любившая пажа, а может, конюшего…
А что, с тоскливой ухмылкой подумал Бецкой, не жениться ли мне на Глафире и не отдавать ли ее хоть иногда великому князю для утешения ее женского естества? Будет ребенок… несомненно, будет, ведь родился же у Чарторыжской Семен Великий… А тот, кто родится у Глафиры, получит фамилию Бецкой, будет считаться его сыном, и никто не будет знать правды… нет, ее будет знать Глафира, и ее презрение убьет Бецкого до срока, определенного ему Господом.
А что, если выдать ее замуж за какого-нибудь молодого, красивого, но ничтожного родом и общественным положением человека? Бецкой облагодетельствует молодых при одном условии: их дети будут носить фамилию Бецкого и считаться его законными внуками.
На несколько мгновений он всецело предался этой мечте… Но молодой человек должен быть непременно ничтожен, чтобы оказаться совершенно подавленным, подчиненным Бецким, чтобы Глафира продолжала любить своего опекуна, лишь его одного, а ее муж служил бы лишь этаким быком-производителем. Глафира будет любить Бецкого, ее дети будут любить и почитать Бецкого…
Мгновение ослепления мечтой ушло так же быстро, как и пришло. Иван Иванович чувствовал, что упустил время, когда мог этого добиться от Глафиры, когда она была безусловно покорной ему и состояла всецело в его духовной власти. Теперь она изменилась… Вот если бы великий князь уже после ее замужества возжелал ее и сделал своей любовницей, она бы восприняла это иначе: как исполнение долга перед будущим государем. А теперь… Бецкой чувствовал, что Павлу, этому молодому развратнику (он был хорошо осведомлен о похождениях цесаревича), удалось соблазнить девушку, разбудить в ней чувственность. И какую чувственность! Она иначе целовала опекуна, иначе обнимала его. Каждый поцелуй, каждое объятие откровенно искушали его… и при этом она держала глаза опущенными, а губы – скромно сложенными, как шлюха, которая силится казаться скромницей.
Все внутреннее существо его пылко отзывалось на эту греховную, искусительную скромность. Но тело, предательское тело вяло отмалчивалось. Руки оставались холодными, а тот самый плотоядный греховодник, усилиями которого, очень может быть, явилась на свет малышка Фикхен, государыня Екатерина тож (Бецкому льстили слухи, ходившие на сей счет, но он не мог ни подтвердить их, ни опровергнуть, потому что ничего доподлинно не знал, да и сама Иоганна-Елизавета, особа весьма-а-а легкомысленная, тоже вряд ли могла бы наверняка назвать отца своей дочери), оставался безучастным и сонным. Поэтому Бецкой предпочитал делать вид, что по-прежнему оберегает целомудрие Глафиры, хотя там уже совершенно нечего было оберегать.
Его догадка насчет Павла оказалась верной. Сама Глафира подтвердила ее на следующий день – рыдая, бросилась к ногам «отца» и повинилась в грехе. Но Бецкой чувствовал, что здесь что-то не так. Ему, истинному, прожженному царедворцу, не раз приходилось видеть девушек, удостоенных ласк великого князя. Гордыня из них перла, как тесто из дежи, они невыносимо задирали носы, делали вид, что скрывают страшную тайну, а на самом деле открывали ее каждым вздохом и каждым своим движением. Глафира мучилась, ей было противно… разбуженная чувственность вступала в противоречие с нескрываемым отвращением к тому, кто ее разбудил… Бецкой не удивился бы, если бы она просила его увезти ее из Петербурга, если бы вдруг заявила о своем желании уйти в монастырь, если бы умоляла его взять ее замуж… Он ждал чего угодно, самого невероятного поступка, но только не этой просьбы: Глафира взмолилась использовать все его влияние при дворе, чтобы пристроить ее в свиту молодой великой княгини. Раньше императрица вроде бы собиралась это сделать, а теперь почему-то переменила свое намерение. Но «дорогой, любимый батюшка» все может…
Она рыдала и билась в его ногах, а «дорогой и любимый батюшка» размышлял о том, что, оказывается, он так и не научился понимать женщин.
Мало утешало, что к этому выводу рано или поздно приходит каждый мужчина, и совершенно никакого значения не имеет, семнадцать ему лет или семьдесят семь.
* * *– Я боюсь…
– Вы меня боитесь?! Меня, своего Поля? Своего дорогого маленького Поля, своего милого муженька? Вы теперь моя женушка, вы не забыли? А разве женушка может бояться муженька?
– Я боюсь не вас, а…
– Понимаю! Но не бойтесь! Это любовь! Это наслаждение! Я доставлю вам удовольствие, я умею это делать! Ну, не отталкивайте же меня, Натали.
– Не называйте меня так, я же просила!
– Хорошо, хорошо, Вилли! Ну позвольте мне потрогать вас. Ах, какая вы тоненькая, какая миленькая!
– Ой!
– Ну-ну, не бойтесь же, вы пугливы, как птичка. Нет, это я птичка, которая хочет полететь в гнездышко. Натали… э-э, Вилли, пустите меня в свое гнездышко!
– Не понимаю, что вы такое говорите. И не трогайте меня, мне стыдно!
– Ах, милая девочка, меня очень трогает ваша стыдливость! Как я счастлив, что мне досталась невинная, неопытная, такая стыдливая и прелестная девушка! А то, знаете, они всякие бывают: вроде девица, а ведет себя, как полковая маркитантка!
– Что?! Вы знаете, как ведут себя полковые маркитантки? И что, значит, у вас были женщины до меня?! Но как вы могли… я думала, я у вас первая! Как вы могли?! Вы меня обманули! Я думала, у меня будет муж такой же чистый, такой же невинный, как я! Оставьте меня, я не желаю! Уберите руки!
