Виктория Холт - Секрет для соловья
Однако, ближе всего в то время была мне моя айя – знакомая, пахнущая мускусом, мой постоянный спутник и друг. Я обожала гулять с ней. Она обычно крепко держала меня за руку, боясь отпустить от себя хоть на шаг, от этого наши прогулки казались опасными и волнующими. Узкие улочки были полны представителей разных племен и каст. Вокруг было пестро и шумно. Бритоголовые буддийские монахи в шуршащих одеяниях шафранного цвета, парсы в причудливых шляпах под зонтиками. Мне запомнились их женщины с яркими глазами, обрамленными черными ресницами, сверкающими в прорезях чадры. И неизменно мое восхищение вызывал заклинатель змей. Под звуки волшебной музыки, лившейся из его дудочки, зловещая кобра поднималась из корзины, раздувая свой капюшон к удивлению и ужасу зрителей. Мне всегда разрешалось опустить рупию в кувшин, стоявший рядом с фокусником, а он в ответ в цветистых выражениях благодарил меня, обещая счастливую жизнь и множество детей, причем, всегда первым ребенком он пророчил сына.
В воздухе стоял аромат мускуса, смешанный с другими, гораздо менее приятными запахами. Индию я могла узнать даже с закрытыми глазами – по запаху. Меня приводили в восторг блестящие цветастые сари, в которых щеголяли индийские женщины. Они почему-то не носили чадру, как объяснила мне айя, из-за принадлежности к низшей касте. На мой взгляд, они были гораздо красивее женщин из высших каст, одежда которых скрывала их формы, а чадра – лица.
Миссис Фернли рассказывала, когда Карл II женился на Екатерине Браганса, Бомбей – «Ворота Индии» – стал нашим владением.
– Какой прекрасный свадебный подарок! – воскликнула я. – Когда я буду выходить замуж, я тоже хочу получить такой.
– Такие подарки дарят только королям, – объяснила мне миссис Фернли, – и это скорее обуза, чем благо.
Мы часто совершали прогулки в экипаже, запряженном пони, по Малабарскому холму. Оттуда был хорошо виден величественный дом губернатора. В этих поездках меня почти всегда сопровождала миссис Фернли, не упускавшая случая пополнить мои знания. Однако иногда я ездила с айей, и вот она-то рассказывала мне гораздо более интересные вещи, чем моя гувернантка. Мне было любопытно услышать о кладбищах, где обнаженные трупы лежали прямо на земле до тех пор, пока их плоть не склевывали стервятники, а их кости не выбеливало солнце, – по мнению айи, это было благороднее, чем оставлять умерших на съедение червям. Такие сведения казались мне наиболее захватывающими, чем сообщения миссис Фернли о том, что Индией раньше правила династия Моголов, а после появления Ост-Индской компании индийцы должны чувствовать себя поистине счастливыми – ведь теперь о них заботится наша великая королева.
Во время каникул я часто сидела у себя в спальне и смотрела в окно, на приходское кладбище. Его серые камни с надписями, наполовину стертыми безжалостным временем, почему-то навевали воспоминания о жарком солнце, синем море, чарующей музыке, ярких сари и загадочных глазах, сверкавших сквозь прорези чадры. Я думала о наших слугах, которые молниеносно и бесшумно выполняли любые наши желания, мальчиках в длинных белых рубахах и белых брюках, проницательном и лукавом кансама[2] – правителе кухни, который каждый день отправлялся на рынок и выглядел при этом как магараджа в сопровождении лакеев, послушно семенивших в нескольких шагах поодаль и готовых по его приказу нести покупки, когда оживленное обсуждение – непременный спутник любого торга – приводило стороны к согласию.
Я вспоминала узкие улицы и на них повозки, влекомые терпеливыми и печальными волами, окруженными роем надоедливых вездесущих мух. Рулоны яркоокрашенного шелка в лавках; разносчиков воды; вечно голодных собак; коз с колокольчиками на шее – они мелодично позванивали, когда животные проходили мимо; деревенских женщин, приехавших в город, чтобы продать свой нехитрый товар. Тамилы и патаны, брамины и кули – весь этот пестрый многонациональный люд смешивался на живописных улицах, а время от времени среди них появлялся изысканно одетый богач в тюрбане, украшенном рядами блестящих драгоценностей. И нищие… Вот их я не смогу забыть – больные, и убогие, сверкавшие глубокими черными глазами, которые, казалось мне, будут преследовать меня всю жизнь. Они даже снились мне по ночам, когда я лежала в постели под сеткой, предназначенной для защиты от хищных насекомых.
Мне было четыре года, когда умерла моя мать – нежное, любящее, прекрасное существо. Несмотря на смутные воспоминания, мне казалось, что она всегда рядом. В ее рассказах об Англии, в голосе и глазах угадывалась такая тоска, что даже я, несмотря на юный возраст, это понимала. Она описывала зеленые луга, на которых росли лютики, особый английский дождь, мягкий и нежный, и солнце, которое всегда было теплым и ласковым и никогда – или почти никогда – обжигающим. Все это казалось мне «Небесами обетованными».
Мать пела мне английские песни – «Взгляни на меня своими чудными очами», «Салли в парке» и «Викарий из Брея». Это были песни ее юности.
Мой дед служил пастором Хамберстонского прихода. После смерти дедушки его сын Джеймс вступил в ту же должность и продолжал там жить, так, что когда я впервые очутилась в Хамберстоне, место не показалось мне совершенно незнакомым – ведь я хорошо знала его по рассказам матери.
Наступил печальный день, когда меня перестали пускать к матери – у нее открылась тяжелая форма лихорадки, очень заразная. Помню, как отец посадил меня к себе на колени и сказал, что мы с ним остались вдвоем. Смутно помню чувство утраты и печали, охватившее меня при этом сообщении, но для того, чтобы осознать всю глубину трагедии, произошедшей в нашем доме, я была слишком мала.
Доброжелательные женщины – в основном жены офицеров – наполнили детскую. Они старались приласкать и побаловать меня. От них я узнала, что моя мать вознеслась на Небо. В своем воображении я представила себе это как поездку в страну с зелеными лугами и мягким дождем, по которой она так тосковала и чаепитие с Богом и ангелами, а не с офицерскими женами. Я решила, что она скоро вернется оттуда и все мне расскажет.
В то же время у нас появилась миссис Фернли. Лихорадка, убившая мою мать, поразила и ее мужа-офицера. Он умер через несколько дней. Миссис Фернли до замужества служила гувернанткой, очень беспокоилась о своем будущем, и мой отец предложил, пока она не решит, что делать дальше, быть гувернанткой у его осиротевшей дочери.
Это казалось наилучшим выходом. Так я впервые увидела миссис Фернли.
Ей было в ту пору примерно тридцать пять лет. Она добросовестно выполняла свои обязанности, из самых лучших побуждений по отношению ко мне. Я была благодарна миссис Фернли, но очень привязалась к айе, которая всегда привлекала меня своей необычностью и загадочностью. Я обожала ее бездонные темные глаза и любила расчесывать длинные черные волосы. Иногда, отложив щетку, я запускала в них пальцы. Тогда айя говорила:
