Барбара Картленд - На крыльях любви
— Меня зовут Аманда Берк, милорд.
— Аманда Берк, — повторил тот. — Красивое имя, хотя я думал, что вы носите имя какой-нибудь греческой богини. Черт побери, ну конечно! Вы — Персефона[2], пришли из преисподней и принесли нам весну после лютой зимы.
Аманда улыбнулась, и на щеках ее появились ямочки.
— Боюсь, милорд, ничего я вам не принесла, — ответила она. — Наоборот, я пришла взять из вашей оранжереи немного цветов для церкви. Я так благодарна вашему сиятельству, что вы разрешили нам их брать, чтобы украсить алтарь.
— Для церкви? — переспросил лорд Ревенскар и, догадавшись, воскликнул: — Бог мой! Берк! Так вы дочь викария?
— Да, милорд. Мой папа служит викарием Ревенскрая уже почти шестнадцать лет.
— Надо как-нибудь послать ему приглашение.
— Папа будет очень признателен за честь, которую вы окажете ему, ваше сиятельство, — сказала Аманда.
Она повернулась, чтобы уйти, но лорд Ревенскар преградил ей дорогу.
— Расскажите что-нибудь о себе.
— Мне почти нечего рассказывать, — ответила Аманда.
— Чем вы занимаетесь весь день?
— Помогаю папе, когда он проводит службу. Еще помогаю маме присматривать за младшими в семье.
— Но почему я вас раньше никогда не встречал?
— Ваше сиятельство нечастый гость в церкви на воскресной службе, — сдержанно заметила Аманда и, спохватившись, добавила: — Мы прекрасно понимаем, что вы приезжаете в свое поместье из шумного Лондона отдыхать.
— Так это может служить оправданием? — с улыбкой спросил лорд Ревенскар.
— Ну конечно, — резонно заметила она. — Папа часто говорит, что в Лондоне вы живете бурной, насыщенной жизнью, ведь вы друг его королевского высочества и принца Уэльского.
— Считаю за честь для себя, что вы так много знаете о моей деятельности, — шутливо поклонился лорд Ревенскар.
— Ну что вы, на самом деле мы ничего не знаем, — возразила Аманда. — Просто деревенские жители любят посудачить, а папа всегда говорит, что если говорить открыто о том, что происходит, а не делать какую-то тайну, то всегда можно избежать сплетен.
— Понятно. Должен быть благодарен вашему отцу за мудрый совет.
Они дошли до калитки в конце сада, через которую можно было пройти в парк. Аманда остановилась и опять присела в реверансе:
— Я обычно хожу через парк, милорд. Так ближе до нашего дома, чем по дороге.
— Когда я вас снова увижу?
Он спросил таким тоном, что Аманда внимательно посмотрела на него:
— Если вы хотите зайти к нам, милорд, мама…
— Вы прекрасно понимаете, что я не это имел в виду, — нетерпеливо заметил лорд Ревенскар.
Аманда еще раз взглянула на него, отметив про себя глубокие морщины у носа, мешки под глазами, серый, нездоровый цвет лица.
«Не очень-то приятный человек», — подумала она. Но как это здорово — она сможет теперь рассказать Генриетте, что беседовала с самим лордом Ревенскаром. Она ясно представила вытянувшееся от удивления лицо сестры. Но ей почему-то казалось, что на лицах отца и матери она прочтет не только удивление, но и беспокойство.
— Вы такая хорошенькая, Аманда!
Она сделала шажок к калитке:
— Мне кажется, ваше сиятельство…
— Пожалуй, хорошенькая — не то слово, — восторженно продолжал он. — Очаровательная! Милая, юная, неискушенная. Бог мой! Я и забыл, что существуют на земле такие женщины.
Держа в одной руке лилии, Аманда пыталась другой открыть калитку.
— Я должна идти, милорд.
— Аманда, взгляните на меня.
Это был приказ. Инстинктивно повинуясь, она подняла на него глаза. Он взял ее за подбородок, и внезапно Аманда с ужасом увидела, что толстые жадные губы приближаются к ее губам.
Она вскрикнула вне себя от страха и негодования и бросилась бежать, быстрая как лань, а лорд Ревенскар стоял и смотрел ей вслед. У его ног, в пыли, рассыпался большой букет белых лилий.
Час спустя в дом викария были присланы свежие лилии, а вместе с ними и огромный букет орхидей. К нему была приложена записка на имя мисс Аманды Берк.
— Что это? — спросила миссис Берк, входя в холл в тот момент, когда грум в бордовой ливрее, обшитой золотым галуном, протягивал Аманде букет цветов.
— Это цветы из замка, мамочка, — смущенно произнесла Аманда.
— Что ты говоришь? А я думала, ты сама за ними ходила! — воскликнула миссис Берк. — Да еще орхидеи! Какая прелесть! Раньше нам их никогда не присылали.
— Наверное, Форсайт решил послать их для разнообразия, — поспешно ответила Аманда.
Она взяла цветы и быстро пошла по дорожке к церкви. Аманда не собиралась лгать матери, но в то же время не могла рассказать о своей встрече с лордом Ревенскаром. До сих пор при одной мысли о нем ей было не по себе. Она все еще чувствовала на подбородке прикосновение его пальцев, видела его плотоядный взгляд, когда он пытался ее поцеловать.
«Какой он старый и мерзкий», — подумала она и, положив цветы на крыльцо церкви, развернула послание. На листе бумаги, украшенной гербом, было написано всего несколько слов:
«Персефоне от того, кто жаждет лицезреть ее красоту, как зима жаждет прихода весны».
Аманда яростно скомкала записку и, оставив цветы на крыльце, бросилась к мусорной куче в углу церковного двора. Кладбищенский сторож сжигал здесь засохшие букеты цветов и траву, которую срезал серпом.
Костер все еще дымился, Аманда бросила письмо лорда Ревенскара в самую середину. Это принесло ей хоть какое-то удовлетворение, после чего она вернулась в церковь. Украсила лилиями алтарь, а орхидеи — хотя они были необыкновенно хороши — поместила на подоконник самого дальнего окна, где немногие могли бы их увидеть.
Выполнив то, что от нее требовалось, Аманда опустилась перед алтарем на колени и склонила голову. Она попыталась прочесть привычные молитвы одну за свою семью, которую так горячо любила, другую за тех деревенских жителей, которые больны, и последнюю, чтобы война скорее закончилась и армия Наполеона Бонапарта была разбита. Но сегодня слова молитвы казались какими-то бессмысленными. Аманда вдруг обнаружила, что беззвучно и бессвязно молится за себя.
Почему это делает и чего боится, она и самой себе не могла бы, наверное, объяснить. Но у нее было такое предчувствие, что ей следует чего-то опасаться. Однако, подняв голову и взглянув на висевший над алтарем крест — он ослепительно переливался в солнечных лучах, — Аманда вдруг подумала, что страхи ее беспочвенны. Ей нечего бояться, совершенно нечего.
Но когда подходила к дому и увидела высокий фаэтон с черно-желтыми колесами, на козлах которого восседал грум в бордовой ливрее, она поняла, почему ей так хотелось помолиться за себя.
