Филиппа Грегори - Широкий Дол
По толпе пробежал одобрительный шепот. Основные требования, естественно, были связаны с источником пищи и топлива, но при этом даже самые бедные не забывали, что и у них есть чувства.
– Нет, – сказала я не допускающим возражений тоном. Хотя с языка у меня чуть не сорвалось предложение не трогать этот дуб и поставить ограду в обход его, чтобы деревенские парочки по-прежнему могли прийти сюда летней ночью и вместе вырезать на замшелой коре свои имена, а потом немного задержаться и прямо в темных кустах заняться любовью. Но проявлять подобную сентиментальность было бы сущим безумием. И уж точно было бы полной глупостью – делать петлю в прямой изгороди ради каких-то будущих влюбленных, которые еще и на свет не появились.
– Нет, – снова сказала я. – Я знаю, что в нашей деревне всегда существовали определенные традиции, а вы все знаете, что я всегда вас раньше в этом поддерживала и всегда была вам другом. Но Широкий Дол меняется, и мы теперь должны вести хозяйство иначе. У вас еще останется несколько акров общинной земли, которые в этом году огорожены не будут. Вы можете продолжать пасти там скот, ставить ловушки на кроликов и собирать топливо. Но этот участок будет распахан и засеян пшеницей.
– Вот уж черные времена настанут, когда вокруг деревни одни пшеничные поля останутся и ни одного такого, где росло бы такое зерно, которое и деревенским людям по карману! – крикнул кто-то из задних рядов, и по толпе прошел гул поддержки, больше похожий на стон.
– Я вас узнала, Мейбл Хенти, – уверенно сказала я. – Вы мне уже и так задолжали за три месяца, но в прошлом квартале я вам позволила повременить с выплатой ренты. Так что сейчас лучше помалкивайте!
Кое-кто из деревенских негромко засмеялся, а Мейбл Хенти стала малиновой и умолкла. Больше никто выкрикивать не решался. Я позволила себе некоторое время в упор смотреть на собравшихся, пока они один за другим не потупились под жестким и гневным взглядом моих зеленых глаз. И только дедушка Тайэк по-прежнему стоял с высоко поднятой головой; только его глаза все еще смотрели прямо на меня.
– Я старик, мисс Беатрис, – сказал он. – И за свою жизнь видел немало перемен. Я был молодым мужчиной, когда ваш отец был еще совсем малышом. Я видел, как он женился, и видел, как его хоронили. Я видел, как женился ваш брат, и я стоял у ворот церкви, чтобы посмотреть, как вы войдете туда невестой. Я был на церковном кладбище, когда хоронили вашу мать. Я очень многое здесь видел, больше, наверное, всех остальных, вместе взятых. Но я никогда не видел, чтобы сквайр Широкого Дола пошел против людей своей деревни. Я никогда о таком не даже слышал. И если вы все-таки будете продолжать это огораживание, хотя мы просим, мы умоляем вас этого не делать, значит, вы не такая хозяйка, какими были ваш отец или дед. Лейси из Широкого Дола жили здесь сотни лет. Но они ни разу не позволили, чтобы их крестьяне стонали от нужды. И если вы, мисс Беатрис, не оставите эту затею, то, боюсь, вы разобьете сердце Широкого Дола.
Я быстро тряхнула головой, чтобы прочистить себе мозги. Мне казалось, что от земли поднимается какой-то темный туман, сквозь который я с трудом слышу шепот толпы в поддержку Тайэка. Не оправдать надежд этой земли и этих людей – нет, это, похоже, было выше моих сил. И я, встряхивая головой, точно усталый олень, окруженный гончими, на мгновение испытала страх. Мне стало страшно при мысли о том, что я каким-то образом сбилась с пути, неправильно установила направление и цель собственной жизни и отныне я больше не услышу ровного спокойного биения сердца Широкого Дола, сколько бы я ни прислушивалась. Я коснулась рукою лба, чувствуя, что взволнованные лица крестьян, стоявших вокруг меня, сливаются в неясный круг, и вдруг из этого круга выплыло лицо Джона Брайена. Бодрое, любопытное лицо.
– Вы получили все необходимые указания, Брайен, – сказала я совершенно чужим голосом, да еще и словно звучащим откуда-то издалека. – Начинайте ставить ограду.
Сделав полдюжины неуверенных шагов, я села в двуколку, почти ничего не видя перед собой. Взор мне застилали горячие слезы, руки тряслись. Кто-то – скорее всего, Брайен – отвязал от куста вожжи и подал их мне. И мои умелые руки машинально развернули Соррела, двуколка тронулась с места, и в толпе кто-то отчаянным голосом крикнул:
– Не позволяйте ему этого делать! Мисс Беатрис, не позволяйте ему так с нами поступать!
– Ох, да начинайте вы, наконец, работу! – потеряв терпение, с неожиданным отчаянием выкрикнула я. – Огораживание происходит в стране повсеместно. Почему мы в Широком Доле должны поступать иначе? Начинайте работу, Брайен! – И я в раздражении огрела Соррела вожжами. От удивления и обиды он резко взял с места, и мы быстро покатили по извилистой дороге – прочь от этих потрясенных людей, прочь от старого чудесного леса, который скоро срубят, прочь от чудесных округлых холмов, поросших вереском и папоротником, где будет сожжена вся растительность, а земля распахана и выровнена.
И все время, пока я ехала домой, я бесшумно плакала, смахивая текущие по щекам слезы тыльной стороной ладони, затянутой в перчатку, но снова и снова чувствовала, что лицо мое мокро от слез. Я не сумела бы выразить словами, что именно заставляло меня плакать. И действительно, вроде бы ничего особенного не произошло. Общинные земли по моему приказу огородят, невнятно выраженный протест деревенских жителей еще с полгода будут обсуждать в пивных, а потом вовсе забудут. Новая ограда вскоре вольется в пейзаж, порастет зеленым мхом и серым лишайником. Деревенские парочки найдут себе новое дерево, на котором будут вырезать свои имена и сердечки. А дети их уже и знать не будут, что за ближним лесом когда-то были сотни акров общинной земли, где можно было целыми днями гулять, играть в прятки или в войну, жечь костры или устраивать пикники. Они будут знать, что вокруг только поля желтой пшеницы – одно плоское поле за другим, – но играть им там будет запрещено. Однако они, не зная ничего иного, вряд ли станут из-за этого грустить.
Грустить будем мы, те, кто хорошо знал общинные земли. И на следующий день, надевая свое черное шелковое платье, я чувствовала, что настроение у меня действительно траурное. К этому времени ограды уже должны были быть установлены, и теперь люди наверняка приступили к вырубке чудесных старых деревьев и выкорчевке пней. Мне не хотелось туда ехать, не хотелось смотреть, хорошо ли все сделано. Пусть все сперва зайдет так далеко, что никакая моя внезапная слабость уже не сможет остановить безжалостную поступь того безмозглого чудища, которое Гарри с восторгом называет «Наше Будущее!». Не хотелось мне и ездить в деревню – хотя бы какое-то время. Голоса в той толпе звучали скорее печально, а не злобно, да и не могли эти люди, явившиеся на встречу со мной под предводительством дедушки Тайэка, вести себя иначе. Они, как всегда, были вежливы и учтивы. Но когда они увидят, что ограды перекрыли им доступ к старинным тропам, в их душах пробудится гнев. И мне совсем не хотелось столкнуться с проявлением этого гнева.
