Ольга Клюкина - Сапфо, или Песни Розового берега
— Лучшие? — переспросил Алкей.
Он уже хотел было добавить: «А как же я?», но, встретившись с быстрым, хитрющим взглядом Эпифокла, прикусил язык.
В конце концов, совершенно естественно, что здесь, в круге своих подружек, Сапфо считается самой лучшей поэтессой на земле и даже на луне, но это ничего не значит, и не стоит относиться к таким суждениям чересчур серьезно.
Если бы завтрак сейчас проходил в роскошном доме Алкея, в кругу его друзей и почитателей, то они наверняка столь же пылко восхваляли бы именно его на редкость мужественные и злободневные песни, напрочь забыв о существовании Сапфо.
— Можно устроить состязание, — подал голос долгое время молчавший Эпифокл. — И я тоже хочу принять в нем участие. Признаюсь, пение этого дивного мальчика растрогало и мое старческое сердце, и я почувствовал, что у меня в груди тоже зашевелились кое-какие звуки. И вообще: подайте мне тоже чашу с вином! Оставлю-ка я кашу доедать старому, беззубому Харону и его приспешникам, а мы еще повеселимся.
— Состязание? О, только не сейчас, — страдальчески наморщила лоб Сапфо. — Сегодня я не слишком здорова.
— Хм, хм, нам некуда торопиться, — заявил Эпифокл, быстрыми, торопливыми глотками осушая чашу и стараясь скорее наверстать упущенное, словно именно на дне чаши хранилось хорошее настроение. — Я хотел бы остаться здесь на несколько дней. Многое из того, что я вокруг себя вижу, подтверждает мою величайшую теорию, и мне интересно было бы, разумеется, с разрешения гостеприимных хозяев, кое-что попытаться проверить и на практике.
Сапфо кивнула — не могла же она сказать знаменитому философу и к тому же пожилому человеку, чтобы он катился отсюда подальше своей дорогой?
И потом — досадно упускать возможность близко пообщаться со столь знаменитым ученым мужем только из-за одного непонятного настроения.
— Но как же тот корабль, на котором вы должны были уплыть? — только и спросила она.
— Хм, меня там будут ждать ровно столько, насколько я пожелаю задержаться, — с довольным видом пояснил Эпифокл. — Владелец триеры дал клятву быстроногому Гермесу, что без меня не отправится к берегам Фасоса.
— Прекрасно! Тогда я тоже остаюсь! — воскликнул Алкей. — Мы проведем здесь поэтический турнир, и это будет настоящий, большой праздник. Можно даже в честь нашего юного певца назвать его «фаониями». Как я придумал?
— Ой, не знаю… Наверное, я не заслужил, — смущенно пробормотал Фаон.
— Нет, заслужил! Для того чтобы получить награду, вовсе не обязательно петь громче всех или длиннее всех, разве не так? — пояснил Алкей. — Ты сам видишь, Фаон, твоя коротенькая песня — несмотря на то, что ты чаще всего брал совсем не те ноты, какие было нужно, — все равно сумела совсем в другую сторону повернуть события. Теперь ты понимаешь, какой силой обладает настоящее, искреннее искусство? Сильнее этого — только любовь.
Фаон буквально сиял от удовольствия — еще бы, он не только без особого труда вошел в круг всех этих взрослых, знаменитых людей, но сразу же оказался в самом центре всеобщего внимания.
Неужели и правда Алкей назовет состязание «фаониями»?
Значит, вот так запросто, волей случая, оказывается, делается слава?
Фаон посмотрел на Сапфо, которую он был должен в первую очередь благодарить за такое количество разом полученных наслаждений, включая вкусные кушанья, вино, а теперь еще и внезапную известность, но она сидела почему-то без тени улыбки на лице и лишь нервно покусывала и без того алые от гранатового сока губы.
Юноша тоже постарался сделаться серьезным: может быть, сейчас он ведет себя не очень правильно и нужно было более твердо отказаться от предложенных почестей?
Но губы Фаона все равно буквально помимо его воли расплывались в победной улыбке, обозначая на щеках еле заметные ямочки и придавая его лицу еще более мальчишеский, задорный вид.
Сапфо, конечно же, поймала на себе удивленный взгляд Фаона, но только еще больше нахмурилась и отвернулась.
Потом жарким я обливаюсь, дрожьюЧлены все охвачены…[14] —
продолжали возникать из небытия строчки, которые сейчас для Сапфо выполняли роль якоря — хотелось в них вцепиться обеими руками и ногами, чтобы не захлебнуться: «…Дрожью члены все охвачены… Дрожью…»
— Какую мерзкую кашу готовит ваша кухарка! — заявил Эпифокл, поглаживая свой живот и обращаясь к Диодоре, привычно прислуживавшей за столом. — Эй, служанка, а нет ли у вас свежих устриц, вымоченных в белом вине и лимонном соке?
— Нету, — поджала губы Диодора.
— Так я и знал! Ну, а хотя бы тогда щупальцев осьминогов, приготовленных с острыми специями? Меня угощали таким блюдом в столице, в доме Мнесия, и я до сих пор не понимаю, как не откусил свой язык, настолько это вкусно!
— Лучше бы откусил, хилосох обжорливый, — пробормотала себе под нос Диодора. — Меньше было бы хлопот добрым людям и заодно набил бы языком свое пузо…
У Диодоры была странная манера разговаривать как бы про себя, но так, что тем, кто находился ближе всех — а сейчас это была Сапфо, — ее рассуждения хорошо было слышно.
Вообще-то Диодоре было уже так много лет, что многие были уверены, что старушка давно заговаривается и не дружит с головой, но Сапфо прекрасно знала, что ее служанка просто любит делать вид, что выжила из ума, а сама, наоборот, была «себе на уме» гораздо тверже прочих.
— Вообще-то здешние курочки и голубки, раз уж вы тут толкуете про курятники, привыкли с утра по зернышку клевать, чтобы легче бегать и летать было, — вслух сказала Диодора, обращаясь к философу. — А то ненароком можно и разжиреть, как куропатки, и к кому-нибудь на зуб попасть. Вон тут еды сколько много, которую вприкуску со своим языком есть можно, а тебе все мало!
— Хм, хм, а тебе, я вижу, лучше на зуб не попадаться, старая, — покачал головой Эпифокл, послушно пододвигая поближе к себе блюдо с оливками. — Признаюсь, друзья, ваше общество настолько разожгло у меня аппетит и привело в самого себя, что я готов прямо сейчас, не сходя с места, познакомить всех со своими последними открытиями, которыми я еще никогда прежде не делился вслух. Но только в том случае, если, хм, хм, у вас имеется желание меня выслушать.
— Конечно, мы уже давно только этого и ждем, — ответила за всех Дидамия, и Сапфо увидела, что в руках у подруги тотчас же мелькнула покрытая воском гладкая дощечка для записи.
Дидамия как-то сказала, что ей жалко расставаться с этой вещью даже во сне: она и себя тоже постоянно ощущает похожей на таблицу, на которой уже разгладились старые записи знаний и поэтому требуется поскорее нанести новые, еще более достоверные.
