Виктория Джоунс - Странное наследство
— Ну-ну, только не лить слезы, Оливия! По-моему, все готово, пора созывать людей на обед! Иди, милая, я полью тебе из кувшина. И успокойся!.. Никлас! Созывай народ!
И пока Олив, отойдя в сторонку, споласкивала разгоряченное лицо, Никлас звонко застучал по полотнищу косы точильным бруском.
Когда рагу и оладьи были съедены, посуда вымыта и сложена на повозки, а лошади отдохнули, верховые, как и утром, возглавили колонну. Теперь впереди катился фургон Мэган, затем Оливии, а замыкающими были Никлас и Элизабет Мартин. Какое-то время, пока было светло, старушка вязала носки, как она объяснила Оливии — для внуков, которых у них с Никласом было десятка полтора.
Тягостное молчание, которое нависло над компанией после ожесточенной перепалки между Оливией и Берни, не рассеялось даже вкусной едой. Оливия продолжала глотать горячие слезы. Ей так не хватало сейчас кого-нибудь родного! Все равно, кто бы это мог быть! А Рони стал обращаться с ней так, словно она ему чужая!.. Она почти возненавидела Уолкотта. Он мог быть поближе! Как в детстве! В вигваме ее индейской бабушки.
Да и стычка, произошедшая при раздаче рагу и оладий, до сих пор вызывала в ней недоумение. Она понимала, что Лиззи старше ее, и решила помочь пожилой женщине. Именно поэтому, взяв половник, принялась накладывать мясо и бобы в миску Никласу, как самому старшему из мужчин. Неожиданно откуда-то появился Берни и выхватил у нее миску и поварешку. Олив растерянно смотрела на его побелевшие от бешенства губы.
— Что-то опять произошло, мистер Берни Дуглас?
— Ты совершенно разучился уважать наши традиции, парень! — Берни сунул миску и половник в руки старушки Лиззи. — Миссис Мартин, я всегда считал тебя образцовой хозяйкой! Тебе принадлежит право раздавать еду! А не сопляку с замашками хозяина только потому, что он помог тебе готовить!
— Не понимаю, Берни, что произошло?! — у миссис Мартин от неожиданности и обиды затряслись губы.
Тем временем из фургона показалась преображенная Мэган. Она аккуратно причесала волосы и закрутила в пучок на затылке. Девушка надела синее ситцевое платье с рукавами, простые чулки и туфли без каблуков. Руки она тщательно вымыла с душистым мылом. Девушка улыбнулась, довольная произведенным эффектом и тем, что отвлекла Берни Дугласа от Олив.
— Ты не возражаешь, Берни Дуглас, если я помогу миссис Мартин?
— Не возражаю! Но прежде, помолимся! — Берни просительно взглянул на Никласа. Тот, желая не раздувать ненужный скандал, старательно прочел благодарственную молитву. И присутствующие закончили ее дружным:
— Аминь!
У Оливии же совершенно пропал аппетит. Она взяла свою миску с бобами, оладьи, и, задыхаясь от унижения и приступа ненависти, отошла к своему фургону. Она изо всех сил старалась держаться спокойно и с достоинством. Но горло сжимало горячим и скользким обручем. Как ей хотелось кричать! Как хотелось ударить хорошенько по этой самоуверенной роже миской с горячими бобами! А Берни, пристроившись рядом с четой Мартинов, преспокойненько и со вкусом уплетал рагу. Берни Дуглас, похоже, не потеряет аппетита, даже если размажет ее по стенке! Наверняка ему доставит истинное наслаждение подобная кровавая сцена! Он плюнет и удовлетворенно отправится пожирать причитающийся ему кусок!.. Этому мистеру Грубияну словно вожжа попала под хвост! Пообещал же он миссис Мартин не трогать больше Олив. И сам же не сдержал своего слова. Оливия долго соображала, отчего он обидел не только ее, но и миссис Лиззи. И не находила ответа.
А Берни Дуглас только старательно делал вид, что ему все нипочем! Ему было нестерпимо стыдно за внезапную вспышку раздражения. И еще кое-что. Его снова властно и почти неодолимо потянуло к мальчишке, и в тот миг, когда Оливер стоял, склонившись над сковородой с оладьями, Берни внезапно захотелось поцеловать остриженную макушку юноши. Подуть на обоженное кипящим маслом тонкое запястье, обтянутое почти прозрачной шелковистой кожей. Прилепить на ожог широкий целительный лист подорожника! Он даже наклонился, чтобы сорвать с лужайки этот широкий овальный лист!.. И когда Берни Дуглас поймал себя на этом движении, то буквально взбеленился. Разозлился он не на Оливию. А на себя! На себя! Но как откровенно и честно признаться, что и ему свойственны нежные (и столь неуместные в этом случае) движения души?!
«Господь Милосердный! — мысленно молился Берни Дуглас. — Не допусти искушения! Дай сил справиться! Помоги, Господь, совладать с соблазном! Будь проклят этот мальчишка со своим наивным и открытым взглядом ярко-синих глаз!»
Кое-как справившись с едой и бросив грязную миску на стол, Берни Дуглас оседлал своего Презента и, не обращая ни на кого внимания, помчался по дороге, думая лишь об одном. Как быть? Как вести себя теперь?.. Возможно, он сходит с ума? Почему он воспринимает Оливера как очень привлекательную, смазливую девчонку, которая все время дурачит его? И ему вовсе не доставляло удовольствия обижать Оливера. Напротив, ему хотелось заботиться и оберегать малыша! Неизвестно от кого, но охранять и оберегать!..
Да, если бы Оливия могла сейчас прочесть мысли Берни Дугласа, то она бы торжествовала и праздновала победу!
Снова путешественники неторопливо ехали по плоской равнине. Поскрипывая колесами и переваливаясь на ходу, повозки одолевали раскаленное за день пространство. Скоро солнце упало за зубчатые скалы, закрывающие горизонт, и с востока быстро наползала лиловая темнота.
На фургонах зажгли опознавательные фонари. Желтоватые огоньки покачивались и слегка подмигивали, когда колеса повозок подпрыгивали на неровностях дороги. Сильнее запахло полынью. Где-то рядом, на обочинах дороги, заросших колючими кустарниками, заскрипели сверчки. Их песни подхватили ночные птицы. У подножия гор, где-то в зарослях терновника и дикой розы, лаяли и скулили койоты, готовясь к ночной охоте.
Оливия, печально понурившись, сидела в фургоне. Наконец-то она успокоилась и почти сразу же почувствовала, как проголодалась. Девушка достала миску и принялась есть холодные бобы, закусывая их пышными оладьями. Внезапно слезы снова покатились по щекам. Всхлипывая и сморкаясь, она черпала ложкой рагу, отправляла его в рот и медленно пережевывала прежде, чем проглотить. У нее от какой-то внутренней отрешенности даже сводило челюсти, и слезы, обильные и нескончаемые, вскипали вновь и вновь.
— Господи, что нужно от меня этому человеку?! — ожесточенно шептала она. — Что ему нужно от меня, такой глупой и слабой?! Зачем, зачем он пытается сотворить из меня подобного себе грубияна?!
Ей снова вспоминалась бабушка. Сиротливая могила на окраинном кладбище Райфла. Плоский камень, с выбитой надписью. Стройная молоденькая туя в изголовье, такая же одинокая и беззащитная, как сейчас Оливия.
