Барбара Картленд - Огонь на снегу
Серое платье мягко облегало ее фигуру. Она сидела так, что князю был виден только ее маленький прямой носик и изящный силуэт на фоне огня.
Он сел в кресло и стал смотреть на нее. После молчания, длившегося, казалось, вечность, князь тихо спросил:
— Почему ваш дядя бил вас? Что вы могли натворить?
— Он ненавидит меня.
Алида чувствовала, что должна сказать князю правду. Он не расспрашивал ее, но она понимала: он ждет ее исповеди. Через несколько секунд она неуверенно начала:
— Может быть, это и не так. Дядя не столько ненавидит меня, сколько…. наказывает за… поступок отца, который он не одобряет.
— Что же такое совершил ваш отец?
В голосе князя не было любопытства, однако вопрос прозвучал как команда, и Алида не задумываясь, ответила:
— Он женился на моей маме… которую дядя не одобрил… — Вдруг она вспомнила, что дядя не велел рассказывать в Петербурге о женитьбе отца. Она повернулась к князю и со страхом в голосе произнесла: — Мне запретили говорить об этом. Пожалуйста, не говорите Мэри, что я рассказала вам!
— Все, о чем мы здесь говорим, останется между нами, — пообещал князь. Немного помолчав, он добавил: — Я попросил великую княгиню привести вас в эту часть дворца, потому что здесь никто не подслушивает.
— Вы хотите сказать, что Третье отделение не узнает о нашем разговоре?
— Вот именно! Так расскажите же, почему ваш дядюшка питает к вам такую неприязнь?
— Кажется… мне не следует говорить о себе. Вы спрашивали меня о господине Таченском.
— Сейчас меня больше интересуете вы, а так как вы уже достаточно рассказали мне, расскажите все до конца, иначе я буду думать, что вы все еще не доверяете мне.
— Я… доверяю вам!
— Я хочу, чтобы вы верили мне!
Она повернулась к князю. В свете камина волосы нимбом обрамляли лицо девушки с большими, тревожными, потемневшими глазами.
— Надеюсь, что никогда не услышу страха в вашем голосе. Только тот, кто страдал, как страдали вы, может так говорить.
Алида беспомощно махнула рукой и наклонилась, чтобы князь не увидел ее лица.
— Расскажите же, — очень мягко настаивал он.
— Моя мама… была… балериной!
Произнеся эти слова, Алида внезапно почувствовала панический страх, что князь, как и ее дядя, сочтет ее существом второго сорта. У нее было чувство, что он загипнотизировал ее, и будь у нее возможность взять свои слова обратно, она бы охотно сделала это. Каждый ее мускул был напряжен, каждый нерв натянут. Она ждала, что князь встанет и уже другим тоном скажет, что их свидание окончено.
Князь наклонился к ней:
— Что же в этом плохого?
Алида подняла голову и посмотрела на него:
— Папа не видел в этом ничего плохого, но дядя считал это зазорным, пятном на… чести семьи.
— Где же танцевала ваша матушка? — осведомился князь.
— В Вене. В кордебалете императорской оперы. Папа познакомился с ней, когда служил там в британском посольстве.
— Теперь понятно! — неожиданно воскликнул князь. — Теперь я понимаю, что поразило меня в вас с первого взгляда!
Алида ожидала чего угодно, но только не этого. Ее глаза расширились от удивления.
— Пойдемте, я кое-что покажу вам! — сказал князь.
Он подал ей руку и помог встать. Дотронувшись до его руки, девушка ощутила легкий трепет. Не отпуская ее руку, князь провел ее к письменному столу, стоящему в дальнем углу библиотеки. На нем лежали груды деловых бумаг, стояли богато украшенная золотая чернильница и стакан из лазурита с несколькими белыми гусиными перьями.
Князь обвел Алиду вокруг стола и усадил в обитое бархатом кресло с высокой спинкой, стоящее перед столом. Кроме чернильницы на столе стояла миниатюра в рамке, украшенной бриллиантами и бирюзой, на которой Алида увидела головку изумительно красивой женщины. У нее были волосы рыжего тициановского цвета, так любимого художниками, сердцеобразное лицо и темные, почти фиолетовые глаза.
Князь поднял миниатюру и поднес ее к глазам Алиды. На портрет упал свет двух больших свечей.
— Это моя мать, — сказал он. — А вы кого-нибудь узнаете на этом портрете?
— Узнаю? — не поняла Алида.
В голосе князя, в прикосновении его руки чувствовалось странное возбуждение. Она снова посмотрела на портрет, пытаясь понять его намек. Вдруг ее словно пронзило стрелой: она узнала что-то знакомое в форме и выражении глаз, в длинных ресницах.
— По-моему, — тихо произнесла она, — хоть это звучит очень… самонадеянно, но прекрасные глаза вашей матушки немного напоминают глаза моей… мамы.
Она боялась, что князя шокирует подобное сравнение, но он торжествующе произнес:
— И ваши тоже!
— Мои?
Слова князя ошеломили ее, и краска снова залила ей щеки.
— Какую фамилию носила ваша мать? — поинтересовался он.
— Эйснер.
Князь поставил портрет обратно и вынул из ящика стола длинный свиток. Он положил его на стол, отодвинул перья, часы, календарь и нож для разрезания бумаг. После этого князь развернул свиток.
— Это мое фамильное древо, — объяснил он. — Оно начинается с нашего предка, грека, насколько я понимаю успешно участвовавшего в Олимпийских играх. Он пришел в Грузию как завоеватель и стал царем.
— Грек! — воскликнула Алида. — Тогда, конечно, понятно, почему вы…
Она осеклась, поняв, что чуть не сказала нечто очень личное.
— Заканчивайте же! — попросил князь.
— Я опять не думаю, что говорю!
— Надеюсь, так будет всегда!
Алида робко улыбнулась:
— Я хотела сказать, ваша светлость, что греческое происхождение объясняет вашу красоту…
— Благодарю, — тихо произнес он. — Мне так надоели разговоры о моей внешности, что она меня уже не радует. Я хочу, чтобы вы прочли здесь одно имя, — сказал он и развернул свиток до конца. — Это моя прабабушка. — Он указал пальцем, и Алида прочла четко написанную фамилию «Эйснер»!
Она не поверила своим глазам и дрожащим голосом переспросила:
— Это ваша прабабушка?
— Мне всегда говорили, что моя мать была очень похожа на нее, ведь фамильные черты передаются из поколения в поколение. Так что мы с вами если не кузены, то уж дальние родственники наверняка!
— Неужели это правда? Я всегда знала, что мой прадед обеднел во время войны с Наполеоном, а дед погиб, сражаясь в австрийской армии. Он не оставил своей жене никаких средств, вот мама и стала балериной.
Она с трудом произнесла это слово, которое, как ей долго внушали, означало позор и стыд.
— Так ваша мама была кормилицей семьи, — тихо произнес князь.
