Карин Монк - Пленник
Возможно, в свое поместье. При этой последней мысли Женевьева вдруг почувствовала, что вот-вот лишится чего-то очень для нее важного, и из груди ее невольно вырвался вздох.
– Женевьева водила нас смотреть на картины с голыми людьми, – сообщил Джейми, усаживаясь в кресло у камина. Джейми, как и другие дети, постоянно заходил в спальню, где лежал выздоравливавший Хейдон, но сейчас он, казалось, не заметил произошедших в маркизе перемен. Или же не придавал им совершенно никакого значения?
– В самом деле? – Хейдон с веселой улыбкой посмотрел на Женевьеву. – Тебе, Джейми, действительно понравилось?
Малыш пожал плечами.
– Картины с овцами лучше.
– Самое лучшее – это когда мы пошли пить чай, – заявил Саймон. – Я выпил две чашки – с молоком и с медом. И доел сладкую булочку Шарлотты, когда она сказала, что больше не хочет.
Шарлотта в смущении взглянула на Хейдона:
– Просто я уже наелась.
– В следующий раз я возьму две чашки. Просто ради справедливости, – сказала Грейс.
– А я в следующий раз сяду рядом с Джеком, – заявил Джейми; малыш был в восторге от такой перспективы. – Правда, Джек?
Тот покосился на Женевьеву, но она промолчала.
– Голые были очень красивые, – объявила Аннабелл, усаживаясь на диван и расправляя свою широкую юбку.
– Не понимаю, как эти женщины лежали голые, пока их рисовали… – пробормотал Саймон, словно размышляя вслух. – Им же было холодно, верно?
– Они позировали летом, – объяснила Грейс. – Летом не холодно. Иногда даже жарко.
– Им было жарко от любви к художнику! – восторженно воскликнула Аннабелл, прижимая руку к сердцу. – И еще они понимали, что делают великое искусство.
Хейдон почувствовал, что губы его тронула невольная улыбка.
– Интересная точка зрения. А вы что об этом думаете, мисс Макфейл?
Женевьева вздрогнула и заморгала; она вдруг поняла, что все это время не сводила глаз с лорда Редмонда.
– Что?.. Я не…
– Вежливые люди не говорят «что», – перебил Джейми. – Они говорят «простите, я не расслышал».
Дети захихикали.
– Да, конечно. Именно так я и хотела сказать. – Женевьева почувствовала, что краснеет. Машинально поправив прическу, она спросила: – Так что же вы сказали, лорд Редмонд?
– Мисс Аннабелл высказала очень интересную точку зрения. Она предположила, что женщину может согревать любовь. – Хейдон сразу заметил, что Женевьеву ужасно смутило изменение его облика, и это его забавляло. – Вы с ней согласны? – Он снова улыбнулся.
– Даже не знаю… – Она старалась держаться непринужденно. – Пожалуй, согласна.
– Женевьева, вы когда-нибудь любили? – неожиданно спросила Шарлотта.
Не готовая к такому вопросу, Женевьева сумела лишь улыбнуться в ответ.
– Конечно, да. – Хейдон пришел ей на выручку. – Она любит всех вас.
– По-моему, это что-то другое… – в задумчивости пробормотал Джейми. – Думаю, что любовь к нам – это не такая любовь, из-за которой женщина будет лежать голая перед мужчиной, как те леди на картинах.
– Полагаю, что на сегодня мы достаточно наговорились про голых леди, – заметила Женевьева.
– Если бы вы им не показывали эти непристойности, они бы и не болтали всякий вздор. – Вошедшая в комнату Юнис поставила на столик тарелку с печеньем. – Вот, цыплятки, поешьте и забудьте о том, что видели.
Дети тотчас же окружили стол и потянули руки к тарелке.
– Не сбейте с ног бедную Юнис, – сказала Дорин, входя в комнату; следом за ней шел Оливер.
– Святые угодники, вы ведете себя так, как будто умираете от голода, – проворчал Оливер. – Разве мисс Женевьева не водила вас в чайную?
– Это было давно, – сказал Джейми.
– К тому же я выпила только одну чашку, – сообщила Грейс.
– А я отдала свою вторую булочку Джейми, – подхватила Шарлотта.
– Булочки были очень маленькие… – пожаловался Саймон.
– Да и не такие уж они были сладкие, – заметила Аннабелл.
– Ну-ну, цыплятки, вечером получите жареную пикшу и чудесные рубцы с картошкой и горохом, так что забудете о сладком. – Юнис наклонилась и взяла со столика опустевшую тарелку. – Конечно, если его светлость не съест все еще до того, как Дорин понесет еду на стол. У него такой аппетит, что скоро нам придется…
– Простите, мисс Макфейл, что снова побеспокоили.
Все взгляды мигом обратились к двери, и все глаза наполнились ужасом – в дверях стояли констебль Драммонд, комендант Томсон и граф Чарлз Линтон, бывший жених Женевьевы.
– Входная дверь была открыта, мы стучали, но никто не слышал, – проговорил Томсон, несколько смущенный вольностью, которую себе позволил.
– Но я заверил коменданта и констебля, что ты не будешь возражать, если мы войдем, – добавил Чарлз.
Белокурый красавец, граф Линтон смотрел на Женевьеву свысока; было очевидно: он находил ее поведение предосудительным, ведь она по-дружески болтала со своими слугами. Сшитый по последней моде черный сюртук графа сидел на нем безупречно, сапоги были начищены до блеска, а распахнутый плащ, подбитый тончайшей шерстью, был украшен бархатными лацканами. Но Женевьева сразу же отметила, что он сильно поправился, пожалуй, даже растолстел, а его золотистые волосы изрядно поредели. Окинув всех критическим взглядом, граф покосился на констебля, тот же пристально смотрел на Хейдона.
«Вот и конец», – с тоской подумал Хейдон. Бежать в этой ситуации он никак не мог, хотя бы потому, что своим бегством навлек бы беду на Женевьеву и детей. Поэтому он просто поднялся на ноги. Отчаяние захлестнуло его огромной черной волной. Зачем только Бог дал ему эту краткую отсрочку? Зачем даровал мимолетное ощущение свободы? Неужели для того, чтобы продлить пытку?
«Это тебе наказание за тяжкие грехи», – напомнил себе Хейдон. Да, он действительно великий грешник, и самый тяжкий из своих грехов он совершил, когда бросил свою дочь Эммалину. После такого поступка он не имеет права на снисхождение.
Хейдон посмотрел на Женевьеву и вдруг понял, что напрасно терял время… ведь он так много хотел ей сказать, но теперь уже никогда не скажет. Он хотел бы ее поблагодарить, но не за нежную заботу и кров, а за нечто большее. За то, что она ему доказала: в мире есть не только негодяи, но и хорошие люди. Это открытие стало для него величайшим облегчением, и он был рад, что успел узнать об этом на пороге неминуемой смерти. Еще он хотел бы поблагодарить ее за то, что она спасла Джека, вытащив его из тюрьмы. И конечно же, хотелось поблагодарить за доверие – она все-таки поверила ему, Хейдону, хотя он едва ли заслуживал доверия.
Но сейчас, чтобы не подвергать мисс Макфейл опасности, он должен действовать решительно. И должен подчиниться неизбежному. Вот сейчас он скажет констеблю Драммонду, что силой вломился в ее дом, что угрожал всех убить, если его не спрячут. Он снова посмотрел на Женевьеву, посмотрел так, словно прощался с ней. Затем перевел взгляд на тюремщиков и сделал шаг в их сторону.
