Диана Гэблдон - Барабаны осени. Удачный ход
— Он заснул, — прошептала она. Двигаясь с такой осторожностью, будто держала в руках бутылку с нитроглицерином, Брианна сползла на край кровати и встала.
Наверное, она хотела положить ребенка в колыбель, но Роджер инстинктивно вскинул руки. Брианна колебалась не дольше секунды, а потом наклонилась и положила малыша в его ладони. При этом ее груди, полные и тяжелые, свесились из распахнутой сорочки, и Роджер вдохнул сильный мускусный запах ее тела, когда они задели его.
Малыш оказался неожиданно тяжелым; просто невероятно тяжелым, если учитывать размер сверточка. И еще он был ошеломляюще теплым; даже теплее, чем тело его матери.
Роджер держал младенца осторожно, прижимая сверток к себе; его ладонь чувствовала маленькие выпуклые ягодицы… Это… он… был вообще-то довольно плешивым. Роджер отвел малыша чуть в сторону от себя, разглядывая. Его головку покрывал прозрачный светло-рыжий пух. Ушки были совсем крошечными. Крошечными и почти прозрачными; то, которое было видно Роджеру, оказалось красным и помятым, поскольку прижималось во время ужина к руке матери.
— По его внешности пока ничего не угадаешь. — Голос Брианны вывел Роджера из созерцания. — Я уже пыталась.
Брианна стояла на другом конце комнаты, у комода, один из ящиков которого бы выдвинут. Роджеру показалось, что на ее лице отражается сожаление, но тень вдали от очага была слишком глубокой, так что сказать наверняка было невозможно.
— Я вовсе не из-за этого его рассматриваю. — Он снова опустил младенца себе на колени. — Просто… просто я его в первый раз вижу по-настоящему, моего сына. — Это слово само собой слетело с его языка, оставив во рту странный привкус.
Брианна слегка расслабилась.
— А… Ну, вот он, весь перед тобой. — В ее голосе прозвучала легкая нотка гордости, и это задело сердце Роджера; заставило его пристальнее всмотреться в малыша. Крохотные кулачки сжались крепко-крепко, напоминая улиток; Роджер осторожно погладил один из них пальцем. Медленно, как раскрываются створки моллюска, пальчики разжались — настолько, что Роджер смог просунуть внутрь кулачка кончик указательного пальца. И тут кулачок рефлекторно сжался, вцепившись в его палец с удивительной силой.
Роджер услышал ритмичный шелест, донесшийся с другого конца комнаты, и вдруг понял, что Брианна расчесывает волосы. Ему хотелось посмотреть на нее, но он был слишком зачарован зрелищем младенца.
Ножки у младенца были похожи на лягушачьи лапки; в пальцах ступня была широкой, а пятка — узкая… Роджер погладил пальчики на ноге и улыбнулся, когда те вдруг растопырились. Но не отпрянули, не поджались.
Мой сын, подумал Роджер, и сам не понял, что он почувствовал при этой мысли. Ну, у него будет еще время разобраться с этим и привыкнуть к этому.
Но он действительно может быть моим сыном… Такой была следующая мысль. Не просто сыном Брианны, которого он готов был любить ради нее, нет; он мог оказаться плотью от его плоти, кровью от его крови.
Эта мысль оказалась и вовсе странной и новой. Роджер попытался выгнать ее из ума, но она упорно возвращалась обратно. То соитие в горячей тьме, та горьковато-сладкая смесь боли и наслаждения… неужели среди всего этого он зачал новую жизнь?
Он не собирался этого делать… но теперь он всей душой надеялся, что это все же случилось.
На младенце была надета какая-то длинная штуковина из белой легкой ткани; Роджер приподнял ее край, рассматривая влажную пеленку и безупречный овал крошечного пупка над его краем. Движимый любопытством, которое не смог бы самому себе объяснить, Роджер просунул палец под пеленку и отодвинул ее.
— Я же тебе сказала, он весь перед тобой, — произнесла Брианна, уже подошедшая к нему.
— Да уж, весь как на ладони, — с сомнением сказал Роджер. — Но что же это он такой… маленький?
Брианна рассмеялась.
— Вырастет, — заверила она Роджера. — Сейчас он ему не очень-то и нужен.
Собственный пенис Роджера тут же шевельнулся между бедрами, дернулся при этом напоминании…
— Дай его мне, — попросила Брианна Она потянулась к ребенку, но Роджер покачал головой и вернул пеленку на место.
— Подожди немножко. — Это… ребенок пах молоком и чем-то… как будто сладкой гнилью. И еще что-то тут было… некий неопределимый запах, видимо, его собственный… ничего подобного Роджер прежде не ощущал.
— Eau de bebe, так мама это называет, — сказала Брианна. Она села на кровать, по ее лицу бродила легкая улыбка. — Она говорит, это естественное защитное средство; ребенок использует его для того, чтобы родители его не убили.
— Убить его? Но он такой милый маленький карапуз! — возмутился Роджер.
Одна рыжая бровь насмешливо взлетела вверх.
— Ты не жил рядом с этим чертенком последний месяц. За три недели это первая ночь, когда у него нет колик. Не будь он моим, я бы его в лес выбросила!
Не будь он моим… Подобная уверенность была присуща только матери, понял вдруг Роджер. И на мгновение — короткое, кратчайшее, — он, к собственному изумлению, позавидовал Брианне.
Малыш дернулся и негромко гукнул, уткнувшись в шею Роджера. Прежде чем Роджер успел пошевелиться, Брианна уже вскочила и забрала у него ребенка, похлопывая по крошечной спинке. Малыш мягко срыгнул — и тут же снова погрузился в сон.
Брианна уложила его в колыбель, повернув на животик, осторожно, словно тот был начинен взрывчаткой. Роджер видел сквозь редкую ткань рубахи очертания ее тела, обрисовавшиеся силуэтом на фоне огня, горевшего в очаге. Когда Брианна повернулась к нему, он был уже готов.
— Ты могла вернуться домой, когда узнала о нем… У тебя ведь было еще время. — Роджер смотрел прямо в глаза Брианны, не давая ей отвести взгляд. — Так что… теперь ведь моя очередь задавать вопросы, верно? Что заставило тебя дожидаться меня? Любовь… или обязательства?
— И то, и другое, — ответила она, и глаза ее потемнели так, что казались почти черными. — Или ни то, ни другое. Я… я просто не могла уйти без тебя.
Роджер глубоко вздохнул, чувствуя, как последние сомнения, затаившиеся где-то на дне его желудка, уползают прочь.
— Тогда ты знаешь.
— Да.
Она повела плечами — и свободная рубаха упала на пол, оставив Брианну обнаженной. И волосы в нижней части ее живота оказались действительно рыжими… О Боже, задохнулся Роджер. Они даже были не просто рыжими; там переливались золото и янтарь, слоновая кость и имбирь… и Роджера охватило желание, выходящее далеко-далеко за пределы плоти…
— Ты сказал, что любишь меня, что клянешься в этом всем, что для тебя свято, — прошептала Брианна. — А что для тебя свято, Роджер?
Он встал и потянулся к ней — нежно, осторожно. И, прижав Брианну к сердцу, он вспомнил вонючий трюм «Глорианы» и тоненькую оборванную женщину, от которой пахло молоком и грязью. Вспомнил огонь и барабаны, и кровь, и осиротевшую малышку, окрещенную именем ее отца, пожертвовавшего собой ради могучей любви.
