Александр Дюма - Ожерелье королевы
И он быстро прошел вперед, так что Шарни успел обернуться на пороге и поймать горестный взгляд королевы, посылавшей ему вечное прощание.
Дверь за ними затворилась, навеки положив непреодолимый предел этой невинной любви.
25. Аббатство Сен-Дени
Королева осталась одна; она была в отчаянии. На нее обрушилось разом столько ударов, что она уже не понимала, который из них ранит ее мучительнее.
Не меньше часа она пребывала в сомнениях и смертельной усталости, но потом сказала себе, что нужно поискать выход. Опасность настала. Король, в восторге оттого, что улики опровергнуты, станет трубить об этом направо и налево. И огласка может уничтожить все плоды обмана.
Увы! Королева корила себя за этот обман, ей хотелось вернуть назад сказанное, она готова была отнять даже у Андреа призрачное счастье, от которого девушка еще, быть может, откажется!
В самом деле, тут крылась новая трудность. Имя Андреа во всем убедило короля. Но кто поручится за столь капризное, независимое, своевольное создание, как эта мадемуазель де Таверне? Можно ли рассчитывать, что эта гордая особа поступится своей свободой, своим будущим ради королевы, которую не столь давно покинула, не скрывая враждебности?
Что же будет? Андреа откажется, это вполне возможно; все нагромождение лжи рухнет. Королева прослывет заурядной интриганкой, Шарни – пошлым чичисбеем, обманщиком, и то, что прежде было клеветой, обернется неопровержимым обвинением в супружеской измене.
Мария Антуанетта чувствовала, что мысли ее путаются; она почти готова была уступить неизбежному; и вот она замерла, уткнув пылающее лицо в ладони.
Кому довериться? Кто истинная подруга королевы? Г-жа де Ламбаль? Ах, чистое, рассудительное создание! И эта холодность, эта непреклонность! К чему смущать ее девственное воображение? А все эти придворные дамы, в угодливости своей готовые льстить всем, кому сопутствует успех, пуще всего на свете боящиеся даже легкой немилости, пожалуй, даже рады будут проучить свою королеву, если ей понадобится их помощь.
Оставалось только обратиться к самой мадемуазель де Таверне. Ее сердце – чистый бриллиант: грани его легко режут стекло, но неодолимая твердость и прозрачная чистота могут спасти королеву в ее великих горестях.
Итак, Мария Антуанетта решилась ехать к Андреа. Она поведает девушке о своей беде и умолит ее смягчиться. Андреа, конечно, будет отказываться: она не из тех, кем можно помыкать; но постепенно она уступит мольбам королевы и согласится. Да и кто знает, не удастся ли выпросить отсрочку: когда минует первая горячка, король, умиротворенный видимым согласием между женихом и невестой, может обо всем забыть. Тогда они уедут, и все будет улажено. Андреа и Шарни могут покинуть Париж, стоустая клевета потеряет к ним интерес, все будут думать, что влюбленные дали друг другу слово, и никому в голову не придет, что это сватовство было комедией.
Тогда мадемуазель де Таверне не придется поступаться своей свободой, Шарни также останется свободным. И королеве не придется испытывать угрызения совести при мысли о том, что она пожертвовала двумя судьбами во имя спасения своей чести, а между тем и ее честь, и нерасторжимая с нею честь супруга и детей останется неуязвима. Мария Антуанетта передаст ее во всем блеске грядущей королеве Франции.
Таковы были ее мысли.
Таким образом, она заранее привела, как ей казалось, к согласию свои интересы и законы приличия. Под угрозой столь ужасной опасности следовало все обдумать с неукоснительной логикой. Перед встречей с такой опасной противницей, как мадемуазель де Таверне, которая склонна была слушаться не сердца своего, а своей гордыни, следовало хорошо вооружиться.
Все обдумав, Мария Антуанетта решила ехать. Она бы рада была предупредить Шарни, чтобы он не сделал какого-нибудь ложного шага, но ее останавливала мысль о том, что она наверняка окружена шпионами и любой ее поступок в такой миг будет дурно истолкован; она была настолько убеждена в рассудительности, преданности и решимости Оливье, что не сомневалась: он одобрит все, что она сочтет нужным предпринять.
Было уже три часа пополудни; начался обед, сопровождавшийся обычной парадной пышностью, затем представления, визиты. Королева принимала визитеров с безмятежным челом и с приветливостью, которая прекрасно сочеталась с ее всем известной гордостью. С теми, кого она числила среди своих врагов, она вела себя особенно твердо, как ведут себя люди, не знающие за собой никакой вины.
При дворе было многолюдно, как никогда: в королеву, над которой нависла угроза, впивались тысячи любопытных взглядов. Мария Антуанетта предстала перед всеми, повергла врагов, привела в восторг друзей; равнодушных она превратила в усердных поклонников, усердных – в пылких обожателей и при этом блистала такой красотой и держалась так величаво, что сам король выразил ей во всеуслышание свое восхищение.
А когда все было кончено, она стерла с лица деланную улыбку, вновь предалась своим воспоминаниям, своим горестям; она осталась одна, совсем одна в этом мире; она переменила туалет – теперь на ней была серая шляпа с голубыми лентами и цветами, шелковое платье стального цвета, – села в карету в сопровождении одной-единственной дамы и приказала везти себя в аббатство Сен-Дени.
В это время монахини расходились по кельям и после сдержанного шума, царившего в трапезной, погружались в молчаливые размышления, предшествовавшие вечерней молитве.
Королева велела позвать в приемную мадемуазель Андреа де Таверне.
В просторном домашнем платье из белого льна девушка стояла на коленях у окна и смотрела, как над старыми липами встает луна; поэзия наступающего вечера вдохновляла ее на страстные, горячие молитвы, которые она воссылала Господу, облегчая душу.
Андреа со всем пылом предалась неутолимой печали добровольного изгнания. Эта пытка знакома только сильным душам; в ней есть и мука, и отрада. Она сопряжена с тою же тоской, что и все горести на свете. Но есть в ней блаженство, которое дано изведать только тем, кто способен принести счастье в жертву гордыне.
Андреа сама покинула двор, сама порвала со всем, что питало ее любовь. Гордая, как Клеопатра, она не перенесла бы мысли о том, что г-н де Шарни думает о другой женщине, будь эта женщина даже королевой.
У нее не было никаких доказательств, что Шарни пылко влюблен в другую. Малейшие улики не ускользнули бы от внимания ревнивой Андреа. Но разве она не видела, как Шарни равнодушно прошел мимо нее? Разве не подметила, что королева дорожит, пускай бессознательно, но дорожит поклонением и восхищением Оливье?
Зачем же тогда ей было оставаться в Версале? Вымаливать комплименты? Ловить улыбки? Время от времени радоваться, что он предложил ей руку, коснулся ее руки на прогулке, когда королева уступит ей своего любезного спутника, вынужденная ненадолго удалить его от себя?
