Ведьмины тропы - Элеонора Гильм
Но Феодорушка росла, изумляла всех разумностью суждений. На глазах из воробышка обращалась в существо со своим характером, нравом, и Нютка оказалась увлечена этим крохотным, но настойчивым существом. Она находила порой, что сестрица похожа на нее: и нос тот же, и губы – зеркальце не обманет. Пальцы на руках да ногах – словно из одного теста леплены. Упрямица такая же, не переспорить, еще похлеще старшей. И тут же мать хвалила ее за трудолюбие и разумность, будто укором старшей попрыгунье, Нютка вспыхивала и открещивалась от родства.
– Не на тебя озлилась, на другого. Ты просто рядом крутилась – оттого и получила, – просто объяснила она Феодорушке.
– А зачем лилась? – Сестрица лихо переиначивала слова, часто выходило потешно.
– Оттого что скучаю, – неожиданно сказала Нютка. И тут же поняла, что мучительно, страшно скучала по Илюхе, по всем еловским парням и девчонкам, по своему детству, что ушло безвозвратно.
Феодорушка тоненько вздохнула и прижалась к ней, словно поняла то, в чем старшая сестрица сама не могла разобраться. Нюта, размягченная, успокоенная маловразумительным разговором, даже согласилась на неслыханное. Она распустила Феодорушкину косицу, светлую, словно пшеничная солома, разделила ее на четырнадцать прядей, оплела каждую лентами, прицепила свой накосник, бархатный, шитый золотом, с жемчужными кистями. И скоро сестрицыну головешку украшал невестин убор – словно ей скоро идти под венец.
* * *
Ежели решил поймать ручеек – утечет он из-под ног. Стрижа попробуй излови да посади в клетку – измаешься. А Нютка быстрее ручья, проворней стрижа серокрылого.
Завтра на рассвете казачки должны были покинуть солекамские хоромы, а Нютка так и не перемолвилась ни единым словом с Илюхой. Стерегли служанки, сторожили, каждый шаг охраняли. И даже псы цепные, казалось, напоминали лаем громким: мать не велела глядеть на изувера.
Выручила младшая сестрица, Бог ее храни.
– Овраг… там ддет… – повторяла Феодорушка бессвязно, крохотная помощница. Не скоро, по ниточке вытянула из нее, додумала: молодой дядька, назвался Илюхой, просил передать тайное послание старшей сестрице: «Буду ждать ее сегодня на дне оврага после обедни».
А дальше все оказалось просто.
Упросить матушку, чтобы отпустила к Лизавете, выскользнуть через черную дверь тайком от Мани и казачков, посланных охранять хозяйскую дочку, прочапать в крепких башмаках по льду, устелившему Соль Камскую, – и, не доходя аршинов пять до родного дома, нырнуть в овраг.
– Дурная затея, – ворчала она себе под нос, спускаясь по скользкому склону. Башмаки разъезжались, всякий шаг приходилось делать осторожно. Она боялась упасть, изгадить новую телогрею, алую, расшитую серебром.
– А ежели не придет? Вдруг пошутил надо мною.
Руки судорожно хватали холодные ветки, ноги силились удержаться на ледяной корке, что покрыла глинистые комья. Смутно пахло сыростью и корой ивы, деревья видели не первый сон и, казалось, предупреждали Нютку, качая ветками.
Уж не рада была своему хитроумию. Надобно слушать матушку, вести себя смирно и ждать счастья.
Нога поползла по льду, предательница, и Нютка повалилась на спину, взвизгнула: «Ой, мамочки!», успев в последний миг вытянуть руки, предотвратить падение. Камешки вонзились в ладони, оцарапав их до крови, и подол изляпало грязное крошево.
Ох уж этот Илюха!
Нютка остановилась на пологом местечке, где лед обратился в хрусткое белое месиво и позволял стоять спокойно.
– Погоди, ты решила в ручье искупаться? – хмыкнул кто-то из зарослей ракиты, и Нютка почувствовала, как екнуло что-то внутри. Илюха вышел вразвалочку, не спеша, точно ждал давно и наблюдал за ее муками.
– Ишь, место выбрал! – ответила она с наигранным раздражением. – Того и гляди нос расквасишь.
– А так лучше? – Он безо всяких усилий подхватил ее на руки, и Нютка взвизгнула, представив, как покатятся они по склону оврага, а пуще оттого, что ни разу ее никто так не поднимал, не прижимал к себе, не окутывал жаром, от которого нега растекалась, словно растопленный мед по прянику.
– Поставь, поставь! – требовала она.
Парень сжалился и отпустил, а башмаки оставили рыжие следы на его новых портах.
Илюха не сказал ни слова, скинул с себя кафтан и постелил его на камень побольше, сел сам и позвал движением Нютку. Она хотела возразить, но парень улыбнулся, ей одной улыбнулся, как тогда, на берегу Усолки, и Нютка опустилась рядом.
Говорил он один: про житье в Соль Вычегодской, про сабли и пищали, про то, как ловко научился поджигать порох и стрелять, про остроги, где уже был и где скоро будет, про новых товарищей, про похвалы и свое будущее.
– Правой рукой стану твоему отцу, дай только срок, – хвастал Илюха, поднимал руку, видно, чтобы коснуться ее волос, но не решался, принимался махать ей, точно саблей, и повторял вновь те же глупости.
Нюта могла бы ему сказать, что тот срок давно истек: остался у нее год-другой, а дальше станет она вековушей, никому не нужной изуродованной дочкой Степана Строганова; что мать никогда не разрешит ей стать женой Илюхи Петуха, от одного имени и вида его беленится; что поймает отец, словно рыбу на крючок, жениха получше, он прельстится богатым приданым и наплевать ему будет на Нютку. Много что могла бы ответить…
– Моя ты, Нютка, ишь, какая отметина осталась. – Наконец он решился провести по ее щеке. Пальцы его оказались грубыми и заскорузлыми, царапали нежную кожу.
А когда он продолжил: «Ежели за кого другого пойдешь – прибью, так и знай», Нютка сбросила эту дерзкую руку. Она вскочила с камня, от которого тянуло могильным холодом – зима уже пела свои песни, – и принялась карабкаться наверх.
Ее – прибьет – Илюха.
От возмущения даже дышать не могла. Да как посмел?!
Она остановилась на взгорке и крикнула, не боясь, что услышат в соседних домах, а то и на отцовом дворе:
– Ты сын крестьянский, а мой отец – сам Строганов! Как бы ты ни выслуживался перед отцом, не буду я женой твоей. Прощай, Илюха.
Парень, видно, так и остался сидеть там, в овраге, с угрозами не побежал за ней. Ладошки Нютины болели, ссадины наполнились кровью, и в каждой из них полно было овражного льда.
Нютка зашла во двор. Черныш с лаем подбежал к ней, прося приласкать. Надоеда! Чуть не отбросила псину башмаком, вовремя устыдилась: вечно она так, на кого-то озлится, а гнев вымещает на всех, кто под руку подвернется.
– Чернышенька, – чесала лохматое ухо, стараясь не замечать едкой боли в руках. Пес щурил хитрые глаза, словно все о ней знал: о тайных мечтах и непролазной глупости.
Нютка с опущенной головой пошла к матери, сочиняла небылицы, рассказывая, что решила проверить сторожкость казачков и оттого сбежала через черный ход. А когда матушка увидала ее ладони, то забыла о ругани и долго вымывала грязь из лохмотьев кожи. Имени «Илюха» меж ними так и не прозвучало, но каждая из них не единожды помянула его худым словом.
А Нютка дала себе зарок: забудет о нем, точно никогда и не знала Семенова сына с веснушками на носу.
8. Без благословения
«Напали разбойники». – Аксинья открыла глаза и тут же окунулась в ночную марь, сплетенную из ударов по воротам, скомканным крикам незваных гостей и пренебрежительных ответов казаков.
Вместо того чтобы встрепенуться, сгрести в охапку
