Кейт Уолкер - Сладкий сон
– Ты не посмеешь остановить меня! Ты не имеешь права, я не дам тебе…
– У меня есть все права, – жестко отрезал Пьетро, и его слова больно ударили ее прямо в сердце. – Ты сама дала их мне в день нашей свадьбы, и они все еще принадлежат мне. Я все еще твой муж.
– Только на бумаге!
– И отец твоего ребенка.
На этот раз он выбрал неверную тактику, зашел слишком далеко.
– Замолчи! Не смей! Мой ребенок умер! Твой драгоценный наследник умер!
– И поэтому я не могу любить его или ее? – мрачно, вызывающе спросил Пьетро.
Этот удар Марина не смогла отразить.
– Я знаю точно только одно: ты никогда не любил меня!
Собрав остатки сил, Марина вырвалась, сжала кулаки и, не глядя, стала колотить Пьетро. От неожиданности он отпрянул, но потом просто встал спокойно, подставляясь под удары. А Марина все била и била, чувствуя, как силы уходят, оставляя лишь усталость и отчаяние.
– Ты любил только то, что я могла дать тебе!…
Что-то надломилось в Марине, стержень, удерживающий ее на ногах, с гордо поднятой головой, треснул, и она упала на грудь Пьетро. Рыдания душили ее, и она больше не могла их сдерживать.
Пьетро ничего не сказал. Пока на него обрушивался град ударов, он стоял неподвижно, молча принимая их, но, когда силы оставили Марину, он подхватил ее измученное тело и осторожно, нежно прижал к себе. Инстинктивным движением существа, ищущего защиты в родной норе, Марина спрятала лицо у Пьетро на груди и горько заплакала.
Она не знала, сколько они простояли так: он – молчаливый и неподвижный, как скала, она – распадаясь на части от боли и отчаяния. Но постепенно ее рыдания становились все глуше, тише и вот наконец умолкли совсем. Марина всхлипнула в последний раз и выпрямилась, вытирая ладонями щеки, некрасиво шмыгая носом и не решаясь поднять глаза на Пьетро. Что-то мягко коснулось ее волос, но она не поняла что – его пальцы или щека. Все так же молча Пьетро увлек ее к кушетке, усадил на подушки и взял с тумбочки коробку бумажных носовых платков. Он осторожно вытер ее щеки, стирая потеки туши. Закончив приводить ее лицо в порядок, он вгляделся в него так пристально, что Марина поежилась и опустила голову.
Пьетро вдруг резко встал, прошелся по комнате и снова подошел к ней. Он нависал над Мариной, широко расставив ноги, сунув руки глубоко в карманы брюк. Сквозь слипшиеся от слез ресницы Марина заметила, что под тканью его пальцы были крепко сжаты в кулаки. Он явно прилагал громадные усилия, чтобы оставаться спокойным внешне.
– Ты можешь… – хрипло начал он. – Ты можешь обвинить меня в том, что я недостаточно сильно любил тебя. Можешь обвинить и в том, что я вообще не любил тебя. Но никто не может обвинить меня в том, что я не любил своего ребенка и не хотел его.
Его голос звучал так уверенно, что Марина не нашлась, что ответить. Она только посмотрела на него и кивнула.
– День, когда ты потеряла ребенка, – глухо продолжал Пьетро, – стал одним из самых страшных в моей жизни.
Марина вздрогнула, как будто ее ударили кнутом. Она так глубоко погрузилась в свою скорбь, что ни разу не подумала о Пьетро. Что он чувствовал, как он переживал эту трагедию? Ведь это был и его ребенок.
– Прости, что подвела тебя…
– Подвела? – сердито переспросил Пьетро.
Его настроение и интонации менялись с такой скоростью, что Марина не успевала за ними.
– Да, подвела.
Крепкие руки ухватили ее за плечи и сдернули с кушетки. Прямо перед лицом Марины оказались огромные глаза, казавшиеся еще светлее из-за покрывающего кожу темного загара.
– И каким же образом ты меня подвела?
– Я потеряла…
Пьетро не дал ей закончить.
– Это не только твоя беда. Это был наш с тобой ребенок. Единственное, из-за чего нам должно быть стыдно, – что мы не смогли справиться с этим вместе, что мы разбежались, даже не попытавшись как-то помочь друг другу.
– Но наши отношения и без того уже трещали по швам!
Боль, все еще сидевшая тупой иглой в сердце, заставила ее сказать это, однако Марину вдруг словно осветило и согрело солнце: Пьетро не винил ее за то, что она потеряла ребенка.
– Ты уже не хотел меня.
– Ты была беременной!
И толстой. И смертельно усталой. Ее тошнило не только по утрам, ее едва не выворачивало наизнанку круглые сутки. Она должна была истолковать это как тревожный звонок, предупреждающий ее о грядущей беде, но тогда она слишком усердно старалась сохранить лицо в любых условиях.
– Да, я совсем не тянула на прекрасную княгиню, которую ты искал.
– Я знал, что ты беременна, когда женился на тебе. Я был счастлив видеть, как ты меняешься, потому что перемены свидетельствовали о том, что мой ребенок растет в тебе. Все остальное не имело для меня значения.
– А ушел спать в другую комнату ты тоже ради ребенка?
Выражение лица Пьетро снова изменилось. Он насупился:
– Я еще и не на то был готов ради здоровья ребенка. Тебе было неуютно, тебя тошнило, ты плохо спала.
Марине спалось бы куда лучше, если бы он лежал рядом с ней, обнимая ее своими сильными руками, даря ощущение защищенности. Едва переступив порог огромного дворца и увидев, какое богатство унаследует ее ребенок, Марина оробела. Пьетро сразу же закружил водоворот дел, управление поместьем отнимало почти все его время, и Марина почувствовала себя совсем чужой, уязвимой. К тому же его мать так холодно встретила ее… Тогда она ничего не сказала, не стала жаловаться, а теперь уже слишком поздно.
Оглядываясь назад, Марина начала понимать, что беспокоиться и переживать стоит не из-за прошлого как такового, а из-за того, как оно просочилось в настоящее, переплелось с ним. Оно нашло крошечную брешь в стенах, за которыми Марине было так комфортно, и все сильнее подтачивало их, оставляя ее еще более беззащитной, чем раньше.
Она сказала, что ей ничего не нужно от Пьетро, но не успела она договорить, как поняла, что это ложь.
Когда-то Марине нужно было так много: Пьетро, его любовь, его преданность и верность. И когда оказалось, что он никогда не даст ей ничего, даже самой малости, ее сердце словно разломилось, и Марина думала, что не выдержит и умрет от боли. Именно тогда она поняла, что должна бежать, как можно быстрее и дальше. Оглянуться было равносильно моментальной гибели, как и возвращение. Отныне Сицилия для Марины – логово голодного льва.
И самое страшное было то, что она не смогла закрыться от него, и он понял, что на самом деле ее броня вовсе не такая уж непробиваемая.
Она позволила ему заглянуть в свое сердце глубже, чем следовало, и он увидел такие сокровенные глубины, в существовании которых сама Марина не отдавала себе отчета. Никто не знал, как Пьетро использует эту информацию.
