Барбара Картленд - Вальс сердец
На мгновение ей показалось, что она ослышалась.
– Я бесконечно уважаю твоего отца, – продолжал Миклош. – Он великий скрипач, и я уверен, что после сегодняшнего выступления он займет почетное место в музыке вместе с Гайдном, Бетховеном, Листом и, конечно же, Брамсом. Но мои родственники… Я не могу позволить, чтобы ты оказалась в таком положении, когда тебя могут унизить, осмеять или даже оскорбить – а это может случиться, если ты станешь моей женой.
Гизела видела, какие муки испытывал Миклош, говоря ей эти слова, и когда они были произнесены, ей показалось, что между ними встала стена.
Сжав кулак так, что побелели костяшки, Миклош в отчаянии ударил по столу, и бокалы жалобно зазвенели.
– Тысячи раз я обдумывал это снова и снова, – воскликнул он, – в надежде отыскать хоть какое-то решение, но не отыскал!
Гизела сидела не шелохнувшись. Она лишилась дара речи.
Перед глазами все расплывалось от слез. Казалось, в мире не может существовать такой боли, которую она испытывала сейчас. Как ей хотелось, чтобы это был сон, ночной кошмар, наваждение! Но она знала, что это происходит наяву, и оттого страдала еще больше.
– Я не знаю, что делать, – упавшим голосом сказал Миклош. – У нас нет выбора, и счастливый конец невозможен. Если мы поженимся, ты всю жизнь будешь мучиться, моя нежная и ранимая нимфа, а я буду бессилен тебе помочь. Но если мы сейчас расстанемся, то ввергнем себя в пучину горьких страданий, которые будут еще сильнее оттого, что мы никогда не сможем забыть о тех минутах божественного счастья, которое нам довелось испытать.
– Это правда, – прошептала Гизела. – Быть рядом с вами… подобно райскому… наслаждению…
– Я пытался уехать, но любовь оказалась сильнее, – сказал Миклош.
– А… теперь?
– Теперь я должен сделать то, чего не сделал после того, как поцеловал тебя в Венском лесу.
Он тяжело вздохнул.
– Ты знаешь, что тогда я уехал, но на полпути домой решил, что должен вернуться и убедиться в том, что я ошибся и ты не можешь быть столь божественно прекрасной. Но, вернувшись, я понял, что погиб и пропал навеки.
– Вы… правда… любите меня?
– Если бы я не любил тебя с такой силой, я бы просто женился на тебе, – с горечью ответил Миклош. – Но именно потому, что я люблю тебя больше жизни, я не имею права стать причиной твоего несчастья.
– Но… как же я… смогу быть счастливой… без вас?
– Ты еще очень молода, ты забудешь меня, – произнес он.
– А вы… тоже… меня позабудете?
– Это разные вещи, – ответил он.
– Нет, – возразила Гизела, – я знаю, что у меня нет никакого опыта в отношениях с мужчинами, и может быть, я выгляжу наивно… Но мое чувство к вам настолько всепоглощающе, настолько чисто и непорочно, так совершенно и так велико, что я никогда не смогу забыть вас.
– Тебе кажется так сейчас, – сказал ей Миклош. – Милая, ты даже не подозреваешь, какими тяжелыми и разрушительными могут быть отношения между соперничающими женщинами и даже мужчинами, какие ядовитые стрелы способны они пускать друг другу в самое сердце и как долго кровоточат раны, нанесенные презрением и насмешкой. Ты слишком чиста и неискушенна, чтобы знать об этом!
– Я… понимаю, о чем вы… говорите… – сказала Гизела. – Мне кажется, я… могу допустить, что вы… поступаете… правильно.
– Это ложь! – с бессильной злостью воскликнул он. – Я люблю тебя и хочу быть с тобой! Это чувство останется со мной до самой моей смерти.
Справившись с собой, он посмотрел на нее и мягко проговорил:
– Мне никогда не забыть, как я держал тебя в объятиях. Как мы поцеловались – и мир исчез, растворился в великом блаженстве. Но на мне лежит большая ответственность, у меня есть обязанности по отношению к семье. Как мне защитить тебя, не пренебрегая ими?
– Я вижу, что это невозможно, – сказала Гизела. – Из-за того, что я дочь простого музыканта, ваши родственники не смогут признать меня достойной стать вашей супругой.
– Это ужасно, но еще ужаснее семья, раздираемая враждой и раздорами.
– Вы говорите так… словно вам… это уже знакомо.
– Венгры не признают компромиссов, – сказал Миклош. – Если они любят, то до последнего вздоха, если ненавидят, то сила их ненависти способна разрушить весь мир.
Внезапно он протянул Гизеле обе руки и воскликнул:
– О милая, как я люблю тебя за то, что ты пытаешься понять меня! И как мучительно мне сознавать, что я не в силах найти решение!
Он порывисто склонился к Гизеле и покрыл ее пальцы поцелуями, страстными и горькими одновременно.
– Пойдем, я хочу прогуляться с тобой среди деревьев, чтобы хоть ненадолго насладиться обществом прекрасной нимфы.
Он взял ее за руку и повел по дорожке вглубь леса вдоль увитой плющом балюстрады. Справа от них возвышались стройные ряды деревьев, а слева громоздились огромные валуны, поросшие мягким мхом.
Они шли молча, прижавшись друг к другу, и скоро перед ними открылась небольшая полянка, очень похожая на ту, где они впервые встретились. На полянке стояла точно такая же беседка, как та, в которой Гизела скрывалась от компании шумных студентов.
Гизела вспомнила, как Миклош заслонил собой вход в ее убежище, как они заговорили друг с другом и как оба ощутили незримую связь, соединившую их сердца и души.
Ее разум отказывался смириться с тем, что их любовь – это драма, что у нее нет будущего.
Миклош обнял ее за талию так нежно, что у Гизелы перехватило дыхание. Он осторожно прижал ее к себе, а она, подняв глаза, увидела его лицо, освещенное лунным сиянием, и этот образ навсегда запечатлелся в ее памяти.
– Я… люблю… вас, – задыхаясь, прошептала она.
– Я тоже люблю тебя! – воскликнул Миклош. – Расставание для меня – мука, а рядом с тобой я возношусь в обитель богов и перестаю быть простым смертным!
Они стояли, прижавшись друг к другу. Потом Миклош наклонился и поцеловал ее в губы.
И вновь Гизелу затопили восхитительные ощущения, которые она впервые познала тогда, в Венском лесу, когда была его пленницей.
Вновь теплая волна, зародившись у самого сердца, поднялась к губам, словно глоток божественного нектара, и Гизела почувствовала, что растворяется в невыразимом блаженстве, в котором переплелись радость и страдание, жгучая боль и невероятное наслаждение.
Она знала, что Миклош чувствует то же самое. Его руки все крепче и крепче сжимали ее, а губы становились все настойчивее.
В них был огонь, огонь, который, казалось, прожигал его насквозь и рождал в Гизеле маленький язычок встречного пламени.
И вновь в ее ушах зазвучала прекрасная музыка, мелодия невидимой флейты, на которой лесные духи исполняли в их честь приветственные гимны.
