Елена Арсеньева - Звезда моя единственная
– Добывание гранитов, труд сего рода во всех иных местах не весьма обыкновенный, встречают в России очень часто и весьма хорошо разумеют… работы, возбуждающие наше удивление к произведениям древности, здесь не что иное суть, как ежедневное дело, которому никто не удивляется!
Перевозили монолиты из каменоломни на плоскодонных судах, специально для этого изготовленных на заводе Чарльза Берда. Монолиты колонн скатывали на морской берег, где их грузили на баржи. Каждое судно буксировалось двумя пароходами до пристани в Петербурге. Там монолиты выгружали и перевозили по специальному рельсовому пути на строительную площадку для их окончательной обработки: обтесывания и шлифовки.
Мэри помнила: ей едва исполнилось одиннадцать лет, когда была поднята последняя гранитная колонна Исаакиевского собора. Теперь, спустя почти пять лет, там вовсю возводились стены, но зрелище это было не такое впечатляющее, как установка колонн.
– Да ну, на что там смотреть? – недовольно проворчала Олли. И тогда Мэри еще сильнее стала настаивать на поездке. Настроение у нее немного улучшилось оттого, что недовольна сестра, а уж когда она увидела этого штукатура…
Можно было подумать, что дело происходит в цирке. Вплотную к стене было прислонено весьма длинное бревно – снизу пошире, сверху поуже – с наколоченными на него неширокими планками, что превращало его в некое подобие лестницы. К верхнему, более тонкому, концу бревна было прибито несколько досок, к нижнему, толстому, – широкая плаха, придававшая сооружению некую устойчивость. Наверху стоял человек, тут же помещался деревянный ящичек с раствором. В руках у человека были мастерок и терка, и ими он орудовал с необычайной ловкостью, показывая при этом истинные чудеса балансировки и совершенного бесстрашия.
Страшно было глядеть, какие положения принимал он во время работы! Иногда, держась только сгибом колена за часть воздушной своей мастерской, он почти висел над землей и ловко орудовал своими инструментами, отделывая досягаемое для рук пространство.
При этом он еще и громко, безмятежно насвистывал, словно птица, блаженно парящая в воздушных течениях.
Штаны обтянули его сильные ноги, лопнувшая на спине рубаха выставляла напоказ напряженное загорелое плечо, голова была повязана какой-то тряпкой на манер бабьей косынки, но и это, и выбившиеся из-под косынки светлые вьющиеся волосы придавали парню на удивление задорный, лихой, бесстрашный и удалой вид.
Но вот работа на тех местах, до которых штукатур мог дотянуться, закончилась. Парень сел на помост, на выступающую доску, крепко обхватив ее рукой, а ногами оттолкнулся от стены.
Мэри громко ахнула, высунувшись из кареты: бревно качнулось… мгновение казалось, что оно завалится и упадет, но штукатур немыслимым усилием направил движение бревна вдоль стены, придерживаясь за нее свободной рукой. И в ту минуту, когда опасный наклон, казалось, сделал его падение неизбежным, стоящий внизу и наблюдавший за движениями штукатура немолодой рабочий передвинул основание бревна, выровняв его.
– Спасибо, Данилыч! – чистым юношеским голосом крикнул штукатур.
– Держись там, Гриня! – ответил так же громко рабочий. – Да крепче держись, а то вон барышни за тебя переживают!
Штукатур повернул голову… на миг его темные глаза встретились с глазами Мэри, и у нее возникло удивительное ощущение, что когда-то она уже встречалась с ним взглядом.
Его глаза изумленно расширились, бревно качнулось…
– Ах! Осторожней! – не помня себя, вскричала Мэри.
Парень улыбнулся и, едва коснувшись стены рукой, легко выровнял свой опасный нашест.
Мэри едва подавила желание с превеликим облегчением перекреститься.
– Zu arbeiten! – рявкнул кто-то рядом. – Zu arbeiten, oder die Strafe![6]
– Слушаюсь, господин инженер! – крикнул штукатур, еще раз улыбнулся Мэри и снова взялся за мастерок и терку.
Мэри обернулась. Невысокий белобрысый человек в фуражке и мундирчике грозил кулаком, глядя на штукатура. Потом он обернулся к карете и отвесил поклон:
– Ваши высочества! Прошу великодушно простить… эти рабочие – лентяи и бездельники, им бы только глазеть по сторонам…
– Кто вы такой? – тихо спросила Мэри. Инженер не нашел в ее интонациях ничего особенного, однако Юлия Баранова, которая знала Мэри гораздо лучше, насторожилась.
– Имею честь представиться – инженер Адольф Блумберг! – отчеканил человек в мундире.
– А вы хоть раз на эту лестницу забирались? – запальчиво выкрикнула Мэри. – Сами вы лентяй и бездельник! – И, выпалив это, она повернулась к скандализованной мадам Барановой. – Хватит здесь торчать, я хочу домой!
Карета направилась к Зимнему, оставив оторопелого инженера Блумберга на месте.
Сверху доносился безмятежный свист старательно работавшего штукатура.
– Я обязательно скажу папа́, что ты была груба с простыми людьми, – ехидно сказала Олли. – Он велел уважать русских людей.
– Этот Блумберг – инженер, к тому же он не русский, а немец! А ты ничего не понимаешь, так и молчи! – отрезала Мэри и, откинувшись к спинке сиденья, прикрыла глаза, чтобы никто не мешал ей вспоминать его ноги, его голое плечо, его улыбку и глаза, в которые… в которые она определенно когда-то смотрела!
Но когда? Может быть, во сне? Может быть, он приходил к ней в одном из тех мятежных, мучительно-сладостных снов?
Мэри прижала ладонь к губам, глуша томительный стон, который так и рвался из самой глубины ее существа…
* * *Каждый год в начале июля, в Духов день[7], в Летнем саду устраивалось большое гулянье для купеческого сословия, во время которого проходили смотрины невест. Со всего Петербурга собирались семьи купцов и множество любопытных из всех других слоев общества, у кого хватало денег заплатить за входной билет. Купцы с женами и дочерьми, разодетыми со всей доступной роскошью, выстраивались вдоль аллей, а мимо них прохаживались молодые купчики в пуховых шляпах[8] и франтоватых сюртуках, беззастенчиво разглядывая девиц, что дозволялось только раз в год. И никто из родителей не мог назвать их наглецами, напротив – они радовались любому вниманию и гордились количеством молодых людей, которые застаивались возле их дочек, меряя их взглядами.
Петербургское купечество еще следовало старинным обычаям, но все же оно ушло вперед гораздо дальше, чем московское, а тем паче провинциальное. Конечно, купцы старшего поколения еще носили окладистые бороды и длиннополые кафтаны, а их жены повязывали головы расписными платками и поверх шелкового платья надевали салопы. Но к этому дню для своих дочерей они шили наряды по последней парижской картинке… вот разве что любимых купеческим сословием жемчугов, бриллиантов, цветов и страусовых перьев тут было куда больше, чем полагалось бы, если следовать не только моде, но и хорошему вкусу. Молодые купчики старались выглядеть франтами и изо всех сил подражали светским манерам, щеголяя знанием иностранных языков. Не важно, что в лавках своих они встречали покупателей с калачом и кружкой сбитня в руках! Здесь, в Летнем саду, они почти ничем не отличались от дворянских сыновей.
