Елена Домогалова - Регина
Но мирная, счастливая жизнь обитателей Сомюра, судя по всему, не просто заканчивалась — она висела на волоске. И Регина, и Луи это знали, но почему-то тянули до последнего, надеясь на чудо. Каждый день находился какой-то предлог, чтобы отсрочить отъезд. Сначала нужно было хоть как-то ликвидировать последствия эпидемии, потом пару раз Луи с неотложными делами ездил в Париж, а в конце лета из-за беременности Регины уже ни о какой дальней дороге не могло быть и речи.
Оставшиеся месяцы беременности она переносила тяжело. Она очень сильно подурнела и порой боялась смотреть на себя в зеркало, потом начали чудовищно отекать ноги, так что она с трудом передвигалась по восточному крылу замка и не могла подниматься на верхние площадки башен, где раньше так любила гулять на закате. Рыдая навзрыд, она жаловалась безмолвной Софи на изменившуюся внешность. Зародившаяся в ней жизнь словно забирала себе прозрачность кожи и чудесный цвет лица, блеск волос и лёгкость тела. Рядом не было ни всезнающей Катрин, ни мудрой кормилицы, ни спокойной Мадлены и некому было объяснить испуганной, измученной женщине, что всё, происходящее с ней — не наказание за совершённый грех, не месть изначально поставленного в положение бастарда плода, а просто обычные симптомы тяжёлой беременности. К физическим страданиям добавились душевные: Регина извелась от ревности. Ей не давала покоя навязчивая мысль, что Луи её разлюбит. Устанет от её капризов, испугается её изменившегося лица, захочет вернуться к прежней жизни блестящего фаворита герцога Анжуйского, заскучает по своим друзьям и любовницам и, в конце концов, оставит её. Она не могла больше дарить ему жаркие страстные ночи, не могла поражать своей ослепительной красотой и занимать остроумными речами. И вдобавок, ждала чужого ребёнка. В одночасье ей опостылел Сомюр и все хозяйственные хлопоты, связанные с ним. Отяжелевшее, ставшее незнакомым тело растеряло свою царственную грацию и летящую лёгкость. Ночные кошмары и дурные предчувствия совершенно измучили её, она стала раздражительной и болезненно капризной, казалось, спокойно выносить её истерики, вспышки ярости и волны полнейшей апатии могли только безропотная Софи и преданный Лоренцо.
И Бюсси действительно довольно скоро устал от всего этого. Замкнувшаяся в себе, подурневшая, нервная Регина уже не была той богиней, сошедшей с фресок итальянских мастеров, в которую мог не влюбиться разве что слепой. Буйство красок и огонь страстей, бьющие через край, выплескивавшиеся из неё и захватывавшие в свой водоворот всех, кто попадал в поле её притяжения, не то пропали куда-то, не то просто застыли, замерли до поры до времени. И Луи не знал, что ему делать с этой новой, изменившейся Региной. Ему было с ней тяжело, неуютно и, что самое страшное, скучно. Эту Регину он не мог любить. Он сам ненавидел и презирал себя за непостоянство, за то, что слишком часто сокрушался из-за ребёнка Филиппа, за то, что однажды изменив ей с Маргаритой, снова желал ненавязчивой и легкомысленной любви придворных прелестниц. И сколько бы он не пытался убедить себя, что его любимая — всё та же, что нужно немного подождать, и всё вернётся на круги своя, Регина вновь будет такой же изящной и пленительной, страстной и непредсказуемой, но ничего не мог с собой поделать.
Возможно, если бы она была его законной женой, если бы всё это происходило в Амбуазе или, ещё лучше, в Париже и не давило бы столь сильно чувство вины за совершённый грех, ожидание неизбежной расплаты и необходимость прятаться от всего мира, лгать всем и каждому, боясь разоблачения… если бы она ждала ЕГО дитя… Ах, если бы Регина не была его сестрой! Разве стал бы он прятать глаза, слыша случайные разговоры о том, что его любовница ждёт внебрачного ребёнка, а о свадьбе нет и речи. Всё было бы, как у остальных, не проклятых богом и людьми, — и красивое венчание в соборе, и пышное празднество в честь молодой графини с фейерверками и карнавалом. Весь Париж завидовал бы их счастью, их молодости, богатству, их любви. А какой праздник был бы на улице Гренель в честь рождения наследника! Самая блестящая пара Франции, самый желанный ребёнок Парижа… Вместо этого: изгнание, угроза суда инквизиции, позор, дамокловым мечом висящий над всем родом. В Париже сейчас бурлит и кипит жизнь, решаются государственные дела, плетутся интриги, меняется мода, пишутся книги, мужчины сражаются на дуэлях, женщины… О, женщины Парижа! Вечная любовь Луи де Бюсси. Другие посвящают им стихи, хранят у сердца надушенные платки, проматывают состояния в угоду их капризам, умирают на дуэлях, соблазняют и покоряют их. Его, Бюсси, друзья сейчас, возможно, убивают гугенотов или бесшабашно гуляют в таверне, играют в кости, танцуют. Париж прекрасно справляется и без графа де Бюсси.
А он, Луи д'Амбуаз, вынужден безвылазно сидеть в Сомюре, лишь изредка, наездами, появляясь в при дворе, чтобы изображать видимость важной государственной миссии в Анжу. Только в это верят всё меньше и меньше, поскольку раньше он никогда не жил в провинции так подолгу. И в окрестностях Сомюра уже шептались, что блестящий де Бюсси в опале, что его невеста понесла от герцога Анжуйского, а Луи всего лишь служит прикрытием для шашней своего сюзерена, что холера — это знак Божий, наказание за то, что губернатор со своей любовницей живут во грехе и что молодая красавица-графиня весьма редко ходит на мессу. И разве может обыкновенная добропорядочная женщина иметь такие рыжие волосы и такой взгляд? И уж никак не может быть творением Господа эта её пугающая нереальная красота! И пошли уже шепота, что, мол, ребёнок, которого ждёт любовница графа де Бюсси, дитя Сатаны, Антихрист. Постепенно вокруг Луи и Регины образовалась звенящая пустота — люди начали сторониться Сомюра, смотрели на гордого Бюсси чуть ли не с жалостью и откровенно ненавидели Регину.
Вся эта обстановка невыносимо угнетала Бюсси, привыкшего к обожанию, восхищению, поклонению, рождённого, чтобы блистать при дворе, быть бретером, полководцем, поэтом, но никак не отцом семейства. Он и ранее попадал в опалу, но тому были причиной его одиозные высказывания и довольно легкомысленные провокации, которые он время от времени устраивал в Лувре. А сейчас он был изгоем, беглецом. Оказалось, что к таким страданиям и лишениям ради любви он был не готов. Романтика закончилась — началась обыкновенная жизнь со всеми её радостями и горестями, со своей обыденностью и земными заботами. И богиня столь естественно и безропотно сошла с пьедестала, превратившись в жену и будущую мать, что Луи как-то разочаровался в ней, словно этим она нанесла ему несправедливую обиду. И мысли о том, что Регине действительно лучше было остаться с Филиппом, всё чаще приходили к нему. Каждый раз, стоило ему заметить, что взгляд её становится туманным и ускользающим, словно обращается внутрь себя, и в серых глазах мелькают тени воспоминаний, ядовитая ревность к Филиппу оживала в его душе. Он собственными глазами столько раз видел, как она его целовала, как расцветала она, стоило Филиппу появиться рядом. А те полгода, что она жила в Бордо? Когда он приехал за ней, по её лицу никак нельзя было сказать, что она тосковала, скучала. Нет, глаза её лучились счастьем и радостью, а на губах играла довольная, сверкающая улыбка. А теперь ещё ребёнок. Ребёнок, которого она зачала от Филиппа ещё там, в Париже.
