Александр Дюма - Сальватор

Произошла страшная свалка: один человек отбивался от двадцати; потом он упал на одно колено, а вскоре и вовсе исчез…

Доминик ринулся было ему на помощь, но толпа в панике шарахнулась в сторону и с криками устремилась по улице, разлучив сына с отцом.

Монах уцепился за решетку особняка, чтобы обезумевшие от страха люди не унесли его вместе с собой; но когда толпа схлынула, г-н Сарранти вместе с подло избивавшими его полицейскими уже исчез.

IX

ОФИЦИАЛЬНЫЕ ГАЗЕТЫ

Мы дали читателям некоторое представление о том, какие сцены разыгрывала полиция г-на Делаво 30 марта 1827 года от Рождества Христова.

Чем объяснить этот скандал? Какова причина безумного надругательства, совершавшегося над останками благородного герцога?

Никто этого не ведал.

Правительство не могло простить г-ну де Ларошфуко-Лианкуру искренности его убеждений. Чтобы урожденный Ларошфуко принадлежал к оппозиции и голосовал за нее!.. По правде говоря, в этом и состояло его преступление: это было оскорбление величества, и правительство просто обязано было покарать виновного.

Оно позабыло о Ларошфуко времен Фронды. Правда, тот был наказан: сначала с помощью аркебузы его ранили прямо в лицо, а затем с помощью вероломства — в самое сердце.

Действительно, правительство мало-помалу лишило г-на де Ларошфуко — мы, разумеется, имеем в виду нашего современника — всех званий, а также возможности заниматься благотворительностью. Но этого было мало; притесняемый при жизни, он не нашел покоя и после смерти: правительство стремилось помешать благодарным согражданам засвидетельствовать свое почтение покойному; оно пыталось противостоять любви и уважению, которое внушал парижанам герцог своей долгой и самоотверженной службой, целиком посвященной материальному и духовному процветанию сограждан, то есть делу благотворительности и образования.

Толпа знала, откуда исходил приказ, и во всеуслышание обвиняла г-на де Корбьера, которого — заслуженно или нет — сделали козлом отпущения за весь кабинет министров 1827 года.

Мы еще будем свидетелями отвратительных сцен беспорядков и неудавшихся мятежей, подстроенных самой полицией той эпохи. Пока же мы полагаем, что дали достаточно ясное представление об ужасной свалке и кровавой бойне, которыми закончились похороны прославленного герцога.

Скажем теперь о том, почему мужчины, женщины и дети хлынули сплошным потоком по улице, разлучив Доминика с г-ном Сарранти, сына с отцом.

В ту минуту, когда мятеж достиг наивысшего накала, когда со всех сторон стали доноситься вопли гибнущих в давке людей, брань мужчин, жалобные стоны женщин, рыдания детей, — иными словами, в ту минуту как солдаты, выставив штыки вперед, двинулись на учащихся Шалонской школы, чтобы силой завладеть гробом, вдруг раздался пронзительный крик, а вслед за тем — оглушительный шум, после чего гул человеческого океана стих как по волшебству.

На мгновение установилась пугающая тишина: можно было подумать, что неведомая сила лишила жизни сразу всех присутствовавших.

Крик, заставивший замереть толпу, донесся из окон, выходивших на площадь, точно из ложи театра, где разыгралась эта кощунственная драма.

Толпа загудела, когда одного из юношей, несших гроб, ранил штыком солдат; между учащимися и солдатами завязалась борьба, и гроб герцога, который те и другие тянули к себе, со зловещим грохотом тяжело упал на мостовую.

Тотчас же свидетели этой жуткой сцены, словно пораженные громом, отпрянули, оставив растерявшихся юношей одних в образовавшемся пустом пространстве.

Это движение было неверно истолковано теми, кто почувствовал натиск, не зная его причины; толпа хлынула в прилегавшие улицы, основной поток затопил улицу Мондови.

Один из учащихся остался на мостовой, рядом с гробом: он получил удар штыком в бок. Товарищи подняли раненого и сомкнулись вокруг него.

Кровавый след тянулся до того места, куда он был унесен.

Офицер, полицейский комиссар и солдаты оказались хозяевами положения.

Сила осталась на стороне закона, как сказал уже Сальватор; сейчас он стоял на прежнем месте, одной рукой удерживая Жюстена, другой — Жана Робера, и говорил Петрусу и Людовику:

— Жизнью заклинаю вас: не двигайтесь!

Подавленные и пристыженные солдаты подошли к полуразбитому гробу, подобрали покров и наградные знаки покойного, выпачканные в грязи и частью угодившие в лужу.

Как мы уже сказали, вслед за раздавшимся из окна криком, леденящим кровь и перекрывшим все остальные звуки, вслед за первым движением толпы, метнувшейся в разные стороны, наступила тишина — мертвая, величественная, более устрашающая, чем любой крик.

Ни самый громкий протест, ни самая энергичная защита, ни самое бурное возмущение не способны были бы выразить упрека более горького и угрозы более зловещей, чем эта сдержанность толпы, почтительное созерцание мертвого тела, молчаливое осуждение осквернителей.

И вот среди грозного молчания виновник всего этого кощунства, человек в черном, полицейский комиссар, выскочил вперед, зна́ком приказал носильщикам подойти и поставить гроб на катафалк, а офицеру жестом дал понять, чтобы тот был наготове, потому что еще может понадобиться его помощь.

Вдруг комиссар и офицер смертельно побледнели, на их лицах выступил холодный пот: сквозь щели поврежденного во многих местах гроба они увидели, как в их сторону, будто угроза из могилы, простерлась худая рука покойника, которая, отделившись от тела, готова была, казалось, упасть на мостовую.

Если кому-нибудь вздумается обвинить нас в стремлении нагнать на читателя ужас, советуем обратиться к результатам следствия, проведенного после этого страшного события: когда гроб с телом герцога де Ларошфуко привезли в Лианкур, где находится фамильный склеп семейства Ларошфуко, то в ночь, предшествовавшую погребению, пришлось не только заняться починкой гроба, сильно пострадавшего, как мы уже сказали, но и «вернуть в их естественное положение члены, отделившиеся от туловища»[3].

Поспешим прибавить — чтобы более не возвращаться к этой печальной теме, — что возмущение всколыхнуло всю Францию.

Все неправительственные газеты опубликовали отчет об этом отвратительном происшествии и вполне справедливо выразили гнев и презрение в адрес тех, кто был виновен в осквернении памяти достойного человека.

Обе Палаты откликнулись на всеобщее возмущение, в особенности Палата пэров, воспринявшая происшествие как оскорбление одного из ее членов; она не ограничилась решительным осуждением этого надругательства над телом человека, единственное преступление которого состояло в том, что он голосовал против правительства, и поручила высшему должностному лицу — своему великому референдарию провести расследование; тот изложил на заседании результаты его, открыто обвинив полицию в преднамеренном скандале, тем более предосудительном, что уже имели место многочисленные прецеденты, когда гроб несли на руках, например во время похорон Делиля, Беклара и г-на Эмери, настоятеля семинарии Сен-Сюльпис: тогда полиция разрешила друзьям и ученикам усопших нести останки. Гроб г-на Эмери был перенесен таким образом учащимися его семинарии до самого кладбища Исси.