Мэри Брэддон - Тайна фамильных бриллиантов
Все это было сказано с таким видом, точно Джозеф Вильмот поддавался безотчетному увлечению и говорил только по необходимости высказаться, а совсем не из желания упрекнуть Генри Дунбара. Он даже не взглянул на своего прежнего господина, и, не меняя положения, все так же сидел, поникнув головой и устремив глаза на пол.
Мистер Дунбар опять повернулся к окну и возобновил свои уличные наблюдения; но когда Джозеф Вильмот кончил, Дунбар повернулся к нему с видом нетерпеливой раздражительности.
— Теперь выслушай меня ты, Вильмот, — сказал он. — Если контора, которой ты послан, подослала тебя, чтобы надоедать мне и оскорблять меня на первых порах, как только я ступил на британскую землю, то она выбрала глупый способ приветствовать меня и свидетельствовать почтение своему главе. Она сделала большую ошибку, в которой рано или поздно раскается. Если же ты сам, по собственному желанию, явился сюда с намерением напугать меня или выманить у меня деньжонок, так и ты ошибся. Если ты думаешь одурачить меня своими сентиментальными бреднями, так ты и в этом страшно ошибаешься. Я дам тебе добрый совет. Если тебе хочется добыть у меня каких-нибудь выгод, так ты должен угождать мне. Я человек богатый и умею награждать тех, кто мне нравится, но я не хочу, чтобы кто-либо в мире надоедал мне или мучил меня, а уж от тебя тем более не снесу этого. Если ты намерен угождать мне, так можешь оставаться; если же не имеешь этого намерения, можешь убираться вон, и чем скорее, тем лучше для тебя, если не желаешь, чтобы я велел тебя вытолкать.
В конце этой речи Джозеф Вильмот в первый раз поднял голову. Он страшно побледнел, вокруг его сжатых губ образовались какие-то странные жесткие линии, а в глазах засверкал огонь.
— Я бедный, несчастный безумец, — сказал он спокойно. — Да, совершенный безумец, когда подумал, что в той старой истории может находиться что-нибудь такое, что способно затронуть ваше сердце, мистер Дунбар. Теперь вы не услышите от меня ни слова оскорбления; поверьте мне, последние годы я вел не совсем трезвую жизнь; у меня была белая горячка, и с тех пор мои нервы очень расстроились; но я не стану более вам надоедать и готов вам всячески угождать.
— В таком случае прикажи подать мне расписание железных дорог; мне хочется посмотреть, в какие часы идут поезда. Я совсем не желаю торчать целый день в Саутгэмптоне.
Джозеф Вильмот позвонил и приказал подать расписание; Генри Дунбар стал рассматривать его.
— Ну вот! — сказал он. — До десяти часов вечера нет скорого поезда, а я не имею желания тащиться с товарным. Чем же мне занять этот промежуток времени?
Он помолчал немного, смотря в раздумье на листочки путеводителя.
— Далеко ли отсюда до Винчестера? — вдруг спросил он.
— Десять миль или около этого, — ответил Джозеф Вильмот.
— Десять миль? Как это хорошо. Слушай, Вильмот, я тебе скажу, что намерен сделать. Неподалеку от Винчестера у меня есть друг, старый товарищ по училищу, у которого отличное поместье в Гэмпшире и дом близ Сен-Кросса. Найми-ка коляску парой, чтобы сейчас же была готова ехать в Винчестер. Мне приятно будет повидаться со старым другом, Майклом Марстоном; мы пообедаем в гостинице «Джордж» и отправимся в Лондон экспресс-поездом, который выходит из Винчестера в четверть одиннадцатого. Поди же найми коляску, только не теряй времени, вот и будешь тогда молодцом.
Через полчаса оба собеседника выехали из Саутгэмптона в коляске, захватив с собой чемодан, несессер, шкатулку банкира и дорожный мешок Джозефа Вильмота. Ровно в три часа коляска отъехала от подъезда отеля «Дельфин», а в четыре без пяти минут Дунбар со своим товарищем вошли в прекрасный отель «Джордж».
Всю дорогу банкир был в самом лучшем расположении духа: курил сигары, любовался природой: роскошными пастбищами, прекрасными рощами, высокими холмами позади древнего серого города, издали казавшегося пурпуровым.
Банкир много разговаривал, показывая самую дружелюбную благосклонность к своему бедному приятелю. Но все же он не так много и не так громко говорил, как Джозеф Вильмот. Казалось, все мрачные воспоминания улетели из памяти этого человека. Его прежняя угрюмость сменилась почти неестественной веселостью. Тонкий наблюдатель тотчас бы заметил, что в его смехе было что-то принужденное, что его шумной веселости недоставало искренности; но Генри Дунбар не был тонким наблюдателем. Жители Калькутты, посещавшие богатого банкира, привыкли восхищаться аристократическим равнодушием его лица, которое почти не выражало никаких эмоций.
Остроумные выходки спутника и его знание света, к несчастью, очень дурной части света, забавляли пресыщенного англо-индийца. Словом, всю дорогу до самого Винчестера путешественники были в самых лучших отношениях между собой. Джозеф Вильмот был как двойник своего патрона; оба были одеты одинаково, оба отличались одинаковой равнодушной небрежностью, так что для постороннего глаза трудно было различить, кто из них барин, кто слуга.
Один из них заказал обед к восьми часам — лучший обед, какой только можно достать. Весь багаж был принесен в отдельную комнату, и в ожидании обеда путешественники вышли из гостиницы рука об руку.
Они пошли под тенью каменной колоннады, а потом через рыночную площадь прямо к собору. Тут были красивые, старинные площадки, тенистые аллеи, прекрасные сады, и, казалось, в этих священных пределах цветы росли и цвели лучше, чем в других местах. Тут видны были низенькие, старинные дома с окнами и массивными портиками времен Тюдоров, с огромными стрельчатыми крышами, увенчанными желтым окаменелым мхом, высокие ограды, огромные дубовые перекладины, поддерживающие низкие, темные потолки, массивные трубы, как будто склоняющиеся под тяжестью плюща, обвившегося вокруг них; и над всем этим громадный купол точно осенял своей благодатной святыней этот мирный приют.
За соборной оградой широко, до самых подножий зеленых холмов расстилались богатые луга, тут же извилистой лентой протекала речка, то скрываясь под тенью густолиственных вязов, то вырываясь из мрака и изменяя своей мирной природе, с шумом бежала она по блестящим камешкам, неся свои воды в синий океан.
У соборной ограды наши путешественники остановились, чтобы навести справки о мистере Майкле Марстоне из Фернса, в Сен-Кроссе.
Увы! Славная вещь — отплыть к чуждым берегам и благоденствовать там; но зато как тяжело, вернувшись домой, услышать, что из всех твоих друзей остался только один, чтобы пожать тебе руку, и что навеки пересох тот ручей, который так сладко убаюкивал тебя своим тихим журчанием, когда ты ребенком мечтал, лежа на его берегу!
