Елена Арсеньева - Русская лилия
Это была снисходительность взрослых к балованному ребенку, от которого многого ждала страна. Ему еще предстояло подрасти, чтобы стать настоящим королем, на это взросление ему было отведено считаное время. Мудрые взрослые рассудили: пусть наиграется.
Собственно, они оказались правы, конечно.
Но вот пришло долгожданное утро, и Георг, еще лежавший в полусне, ощущал собственное распаленное, изнуренное желанием тело словно врага, замыслившего его погубить. Он знал, что на полдень назначено первое заседание правительства. Об этом ему вчера не единожды напомнил господин по имени Александр Родос Рангавис, бывший при временном правительстве министром иностранных дел и явно лелеявший надежду сохранить свой пост и при новом короле. Возможно, подумал Георг, следовало бы сейчас пригласить к себе министров, которые познакомили бы его с положением дел в Греции. Но он убедил себя, что разумнее сделать это в назначенное время — сначала хотя бы оглядевшись в этой стране краешком глаза.
Он взглянул на часы. Было шесть утра. Георг вскочил и выглянул в окно. Первым, кого он увидел, оказался Мавромихалис, уже переодетый в неизбежную фустанеллу и стоявший в тени олеандра: солнце даже в такую рань было довольно жарким.
— Лошади готовы, ваше величество, — крикнул он. — Княгиня Плакентийская и мадемуазель Элени тоже.
Георгу приходилось слышать, что Греция — страна мужчин, как никакая другая из европейских стран. Теперь, при словах Мавромихалиса, он в этом убедился.
Казалось, минул час, прежде чем он умылся и оделся. Чудилось, он никогда в жизни не двигался так медленно! На самом деле прошло едва ли десять минут.
Стоило ему вскочить в седло веселого крапчатого конька, который, как ни был Георг ошеломлен тем, что с ним происходило, мгновенно понравился ему, как из-за угла дворца появилась, сопровождаемая Мавромихалисом, всадница в золотистой амазонке на золотистой кобылке. Солнце играло в складках платья дамы и на атласистых боках лошади, и Георг невольно зажмурился от счастья. Вот уже который раз за те сутки с небольшим, что он пробыл в этой невероятной стране, он спрашивал себя, во сне он видит происходящее или это реальность.
— Княгиня Плакентийская просит извинить ее, — сообщил Мавромихалис, взбираясь на серого мерина и храня на лице выражение самое невозмутимое. — Она не сможет исполнить обещание, которое дала вашему величеству. Она выехала утром, но почувствовала себя плохо. Однако мадемуазель Элени готова сопровождать вас.
Георг пробормотал какую-то ерунду насчет того, что-де глубоко сочувствует княгине. «Госпожа София заслуживает награды!» — подумал он восторженно.
От дворца прибежал какой-то малый и стал делать знаки Мавромихалису. Тот наклонился с седла, выслушал и выпрямился с обеспокоенным выражением:
— Мне сообщили, вы не позавтракали, ваше величество?!
Георг бросил на него лютый взгляд и с силой хлопнул коня по боку. Тот с места пошел вскачь. Король слышал, как рассмеялась Элени, — душа у него перевернулась от этого смеха! — и до него донесся цокот копыт ее лошади.
Он придержал коня, и Элени оказалась рядом.
— Вы ведь еще не видели Афин, ваше величество? — спросила она.
— Я вообще ничего не видел. Как ни странно, в Стамбуле, где у меня была краткая остановка, я успел за час повидать больше, чем за сутки в Афинах. Я ведь приехал под вечер, весь путь от Пирея мы прошли в темноте… Я, правда, хотел погулять ночью по саду, но…
— Ночью гулять в незнакомом месте небезопасно, — серьезно сказала Элени, и Георг испытующе глянул на нее. Поняла она его намеки на их встречу в Стамбуле и ее ночные танцы у костра? Или тут понимать нечего, а Георг просто спятил от вожделения? Похоже на то… — Хотя Василикос Колос, дворцовый сад, воистину великолепен. В этом заслуга королевы Амалии, этот сад был ее главной заботой и любимым дитятей — единственным, к ее несчастью. Ну и еще мода. Она, видите ли, ввела в моду особый фасон платья, он так и называется — «амалия». Нечто среднее между традиционной греческой одеждой и европейским платьем. Многие дамы были вчера в амалиях на балу.
— А мне казалось, что традиционная греческая одежда — хитон и туника, — сказал Георг.
— Туника — это у римлян, — с улыбкой поправила Элени. — И было это в античные времена. Но я забыла о своих обязанностях гида! А любой из них сказал бы, что королевский дворец — не самое лучшее здание в Афинах. Оно слишком напоминает казарму.
Георг оглянулся. Он впервые увидел дворец на расстоянии. И в самом деле, довольно унылое сооружение. Бедность фасадов несколько сглажена белой мраморной колоннадой, однако если бы ее не было, дворец можно было принять за какую-нибудь мануфактуру.
— Странно, что германцы не могли придумать ничего лучше в виду величайших памятников архитектуры, — сказал он. — Видимо, на немецкую фантазию не действует аттическое небо.
— Соперничать с афинской древностью нелегко, — со знанием дела заявила Элени. — После королевского дворца самое замечательное здание в городе — университет. Вы увидите, что, строя из нентеликского мрамора, трудно сочетать с ним современную архитектуру. Стараясь приблизиться к древней простоте, строители переходят в сухость, что и произошло при сооружении королевского дворца, а мечтая об античных украшениях, они впадают в излишнюю изысканность…
Георг озирался по сторонам. Конечно, что касается архитектуры, Элени права. Но стоит дворец на прекрасном месте! На самом возвышенном и открытом! Отсюда видны море, острова, Акрополь, Юпитеровы колонны — словом, все Афины.
Они ехали по Стадии, улице, соединяющей две главные площади: Омния и Синтагма. Прямые улицы и в линию построенные дома придавали Афинам вид европейского города. Зеленые решетки на окнах и полосатые маркизы ксенодохей[13] и магазинов напомнили Георгу Италию. На каждом шагу славнейшие отголоски древности и освободительной войны сталкивались с современной жизнью. Улицы Минервы и Ксенофонта пересекались улицами Колокотрониса, Байрона, Ипсиланти; подле мраморной стены Адриана виднелась турецкая мечеть, обращенная в тюрьму; на месте аллеи Платона маршировали, высоко вскидывая ноги, эвзоны и гремел барабан.
Король подумал, что, хотя европейский стиль весьма сильно нивелировал Афины своими отелями, вывесками и модами, но город не потерял самобытности. Греческие экипажи — Элени сказала, что они называются схимы, — в точности напоминали обычные кареты, однако кучера у них были в фустанеллах и алых фестонах. В экипажах сидели дамы во французских шляпках и мантильях, но в окнах домов и на улице то и дело мелькали женщины в национальных красных шапочках с золотой кистью.
